Месс-менд — вождь германской Чека - [18]

Практически: так как иперит имеется везде в огромных количествах, так как новая мировая война может вспыхнуть — никто не знает когда, так как в этой новой мировой войне (если она вспыхнет еще до окончательного усовершенствования газа, убивающего мгновенно) иперит будет играть доминирующую роль, то ясно, что уже сейчас должны быть приняты меры предосторожности. Во всех населенных центрах должны быть приняты меры предосторожности. Во всех населенных центрах должны быть устроены подземные противогазовые убежища, в убежищах этих должны быть устроены склады продовольствия — на 6 месяцев, но крайней мере (вы помните, что 6 месяцев требуется на «очищение земли» от заразы); под каждым городом должен быть построен еще один под-зземный город. Под Берлином — подземный Берлин. И под Парижем тоже подземный Париж — да, да. И уже сейчас, немедленно, с сегодняшнего дня люди должны начать обучаться искусству подземной жизни. Ведь это такое тяжелое искусство, — и если люди не научатся, не приучатся понемногу, если люди уйдут под землю сразу, без предварительной подготовки, они погибнут. Строить города подземные и учиться жить под землей — вот самая важная задача нашего сегодняшнего дня.

Может быть, вас удивляет следующее, на первый взгляд столь простое, обстоятельство:

Люди изобретают смертоносные газы — иперит, удушливый газ — фосген; фосген совершенствуется, уже есть вторая стадия фосгена — люизит, а третья стадия — усовершенствованный люизит — третья стадия и есть тот легкий газ ближайшего будущего, про который я рассказывал выше… Люди изобретают смертоносные газы. Изобрел недалекий фармацевт иперит, а венские ученые работают над фосгеном и люизитом. А нет ли — удивляетесь вы — такого недалекого фармацевта или такого великого ученого, который изобрел бы спасательный газ, жизненный газ, противогазовый газ? Ведь это тоже, вероятно, очень легко и очень просто. Нет ли такого газа, который нейтрализовал бы смертоносные газы? Нет ли, одним словом, противоядия?

Нет — ни такого фармацевта нет, ни такого профессора нет, ни такого противоядия нет. Что же есть? Противогазовые маски. Но эти противогазовые маски — ничто, нуль, меньше нуля — насмешка, по сравнению с газом… Оказывается, — мне сказал это старичок француз-химик, — существует в химии правило: противоядие всегда гораздо слабее, во много тысяч раз слабее, чем соответствующий яд. Чем это объясняется? Почему это так? Старичок-профессор не мог мне объяснить, почему это так. Он сказал что-то такое, — что яд, видите ли, это — первичное изобретение, а противоядие — вторичное, что, когда вы изобретаете яд, вы совершенно свободны, ничем не связаны, ничем не ограничены, а когда вы изобретаете противоядие, вы связаны соответствующим ядом, — что, следовательно, с точки зрения науки, яд гораздо важнее — и гораздо интереснее, чем противоядие.

Я не совсем его понял, и его объяснение ничего, в сущности, мне не объяснило. Я понял только одно — или, может быть, мне кажется, что я понял: научный гений человечества безгранично силен, могуч, когда он разрушает, и совершенно почти бессилен, когда он спасает от разрушения… Вы понимаете меня?.. Разрушать или созидать, — но спасать от разрушения, противодействовать разрушению… Не знаю, — может быть, эта моя мысль объективно неверна, но мне так кажется. Во всяком случае, верен факт: противоядие всегда гораздо слабее яда. В области военной химии почти ничего «противоядного» не сделано. Лихорадочно работает научная мысль над ядами, — совершенствование ядов идет лихорадочно быстрым темпом вперед. От хлорного удушливого газа, через ипе-рит и люизит — дальше, к газу 1929 г. и 1932-го года, — какой, с чисто научной точки зрения, славный путь!

А параллельно этому, на линии противоядий, никакого движения. В 1924-м году все та же примитивная противогазовая маска, придуманная в 1916 году…

И вот сейчас, в 1924 году, — сегодня, 30-го мая 1924 года, — мы стоим перед необходимостью немедленно, завтра же, уйти под землю — иначе мы погибли.

Самая важная, самая основная характерная черта новой мировой войны, мне кажется, вот какая:

Наступление необычайно облегчено, оборона необычайно затруднена. Успех наступления всегда заранее обеспечен — неуспеха быть не может. Оборона же заранее обречена на неудачу. Самое большее, что может дать оборона, это спасение чего-нибудь, каких-то клочков, каких-то обрывков, — спасение главного, основного невозможно. Нападающий страшно силен, обороняющийся бессилен, — нападающий имеет в своих руках яд, обороняющийся — противоядие. Нападающий победит. Обороняющийся, если не будет убит, будет искалечен. Побежденная страна будет опустошена. В конце концов, победа ли победа? Что даст победа победителю? Пустыня, усеянная трупами…

Мне хочется думать, что именно здесь, в этом пункте может быть найден выход, — по крайней мере, логический выход. Если победа ничего реального не дает, если победа не нужна, то зачем же нужна война? Если обессмыслена победа, то ведь обессмыслена и война…

И далее. Военная химия идет вперед гигантскими шагами. Уже сейчас определенно говорят о возможности истребления Берлина в течение каких-нибудь 3–4 часов. В течение 5–6 часов может быть истреблен Париж, в течение 6–7 часов — Лондон. И так далее. Но на этом — на этих скоростях — мы не останавливаемся, не намерены остановиться. Мы пойдем дальше. Процесс разрушения будет убыстряться все больше и больше. Мы научимся истреблять человечество со скоростью 165-ти километров в час. Мы убыстрим процесс до того, что вместо часов уже будут минуты. Тут совершенно очевидно, совершенно явственно мы идем к абсурду… И здесь опять, мне кажется, намечается возможность какого-то выхода. Абсурд, бессмыслица — война обессмысливается… Тут, мне хочется думать, есть ма-аленькое такое отверстие, сквозь которое светит нам какой-то луч надежды. Война идет к абсурду, к бессмыслице, к невозможности?..