Месье, сделайте мне больно - [23]

Но это была его логика, не моя.

Между убийством пациентки в приступе безумия и преступлением, совершенным ради денег, была пропасть, которую я не представлял себе, что могу пересечь. Я не был Максом Монтиньяком. Его мир и мой не имели между собой ничего общего. Из того, что я понял, смерть Ольги его совершенно не огорчила, напротив, она освободила его от неудобной супруги – но и лишила семи миллионов. Действительно ли он рассчитывал получить их обратно с моей помощью? Намеревался заманить к себе домой, чтобы заставить меня спокойно говорить. Потом, очевидно, он от меня избавится. Рассматривая ситуацию с точки зрения исключительно разума, было бы безумием принять это приглашение.

Но разумное не всегда верно.

Странно, но у меня было впечатление, что Макс не совсем блефовал, когда намеревался спасти меня. Каким образом? У меня не было об этом ни малейшего представления, но я сомневался, что он планировал меня обмануть.

Из этой мысли в моем сознании постепенно возник образ: что-то вроде партии в покер, в которой, по-настоящему не давая себя одурачить, каждый полагал, что у противника на руках хорошие карты. Конечно, у меня не было семи миллионов, но чем он мог помочь мне со своей стороны? Чтобы узнать это, следовало явиться по приглашению. Можно сказать, заплатить, чтобы узнать. Меня не пугало, что я рисковал своей жизнью. Каждый по-своему, мы оба рисковали всем, и это придавало мне духу. Впервые с тех пор, так началась эта история, у меня было чувство, что я могу влиять на обстоятельства, а не быть их жертвой. Если все обернется скверно, но я останусь жив, позвоню Шапиро. В противном случае, я сделаю ход и проиграю, что также было возможно.

В этот момент я услышал, как открылась входная дверь. Май Ли пришла убираться. По моим часам было начало третьего.

Вскоре должны были появиться первые пациенты.

Это был почти обычный вечер психоанализа.

Кабинет, казалось, привык к Ольге. Утратил атмосферу тайны или, скорее, ту тревожную необычность, которая так напутала Математичку.

Действительно, на этот раз я все предусмотрел. Получше затолкав Ольгу под сиденье, проверил, чтобы ничего не выступало, чтобы все ножки кушетки стояли на полу, и заменил покрывало – у нового кайма касалась пола. Затем последняя предосторожность: сам уселся на кушетку, чтобы удостовериться в ее устойчивости и особенно в том, что ничто в ней не выдавало присутствие Ольги.

Все прошло почти нормально. Была одна пациентка, которая поделилась со мной своим беспокойством: она так себя чувствует, как если бы – так и сказала – она находилась «на другой женщине». Но можно было отнести эти разговоры на счет подавленной гомосексуальности. Другой пациент признался в том, что ему доставляет удовольствие растянуться на женщине, но и в этом случае мне показалось, что он больше намекал на свои любовные слабости, чем на Ольгу.

В остальном ничего примечательного. Многие пациенты еще не освоились в беседе с глазу на глаз. Ничего общего с постоянными пациентами, лечение которых, начавшись несколькими годами раньше, шло полным ходом. Тех, кого я принимал сегодня после полудня, можно было назвать «клиентами проездом, невротиками по средам». Они приходили на первую беседу, чтобы «посмотреть», по их собственному выражению, но, неуверенные в своем желании, просили «подумать» или после нескольких сеансов выходили из игры – из-за безработицы или финансовых трудностей. Создавалось ощущение, что они у меня стажировались. Это слово было в моде. Целая эпоха была посвящена стажировкам. Производственная, дипломная, культурная – везде были стажировки. Все служило для них поводом. Те, кто был неприспособлен к жизни в обществе, проходили фрейдистские стажировки, они переходили от одного терапевта к другому, накапливая худо-бедно ничтожный опыт. Мимолетные сеансы между приступами хандры, оплаченные социальным обеспечением. Когда они выходили из больницы, коллега направлял их ко мне на реабилитацию. Они приходили два или три раза затем исчезали неведомо куда.

Мужчина лет тридцати, которого я видел во второй раз, говорил мне о несчастьях, которым подвергалась белая раса в целом и французы в особенности. На последних выборах он голосовал за крайне правых и испытывал от этого, – по его утверждению, – замечательное улучшение психологического состояния. Лакан говорил, что следует отказывать в анализе негодяям. Это напомнило мне историю, ходившую в аналитических кругах, с легкой руки Злибовика. Один из пациентов рассказал ему, что он бывший солдат и во время оккупации сотрудничал с гестапо. «Вы пропали, старина, – сказал ему Злибовик, – ваше прошлое исключает вас из числа живых. Самое большее, что я могу для вас сделать, – помочь вам умереть достойно». Удивительно, но мужчина принял эту точку зрения и предпринял работу на ее основе. Тот, кто находился передо мной, поступил бы он так же? Но мне не пришлось ничего такого ему говорить, так как он объявил, что с тех пор, как он открыл свой путь, не было никакого смысла продолжать терапию, в которой он в глубине души всегда сомневался. Он пришел, чтобы сказать мне это? Я объявил окончание сеанса, который он без возражений оплатил. Новой встречи мы не назначили.