Месье и мадам Рива - [47]

— И какое отношение ко всему этому имеют наши птицы небесные, которые не сеют и не жнут? — спросил господин Рива.

— Бог ты мой! Это для вас и вправду так важно?

— Да. — Жюст уже принялся сосать конфетку.

Я зажала свой леденец, завернутый в фантик, в руке.

— Ладно. Предлагаю решить проблему птиц, ответив на вопрос, который поставлен в притче, и не отвлекаясь ни на что другое. Итак, отличаемся ли мы от птиц в глазах Господа? А если да, то кто из нас ценнее?

— Отлично, — прошептал мой собеседник, приподняв шапку, чтобы лучше меня видеть.

— Возможны разные ответы. Некоторые из них банальны, но кто сказал, что банальность так уж плоха? Стоит лишь вспомнить о том, что самый короткий путь из одной точки в другую — прямой путь. Итак, ответ: мы отнюдь не ценнее птиц, мы в какой-то степени даже меньше птиц. Доказательство существует уже давно, с тех пор как человек стал человеком и его вскормили волки. Каждый ведет свой учет страданий и радостей, но страданий человек переживает куда больше. Легко было бы просто сказать, что Бога не существует или что он не наш Отец. Поэтому птицы, которые не сеют, едят от пуза, а люди, которые горбатятся на полях, голодают. Ситуацию можно рассмотреть и под другим углом: Бог Отец — друг зверей и птиц, но не друг человека. Пока на планете множатся черви, крысы, свиньи, гиены, соколы и разные другие птицы, связанные с дурными предзнаменованиями, кобры, гадюки и прочие ядовитые змеи, акулы, пауки, мурены, землеройки и так далее, восемнадцать тысяч детей умирают прямо сегодня, сейчас, не достигнув пятилетнего возраста. Всего выходит шесть миллионов триста тридцать шесть тысяч мертвых детей в год, в этот благословенный две тысячи четырнадцатый год тоже. Я привожу реальный пример, который волнует, потому что образ маленького ребенка до сих пор вызывает у людей определенные чувства. И дети умирают не из-за смертоносных циклонов, господин Рива, не из-за землетрясений или глобальных катастроф. Они умирают, потому что мало едят, пьют грязную воду, им не делают прививки, их не лечат, не защищают. А ведь на планете есть возможность защитить и накормить каждого, мы уже об этом говорили, верно? Есть условия для того, чтобы превратить миллионы обреченных детей в здоровых образованных юношей и девушек, у которых вся жизнь впереди.

— Вы мыслите очень мрачно, — вмешался мой спутник.

— Я просто отталкиваюсь от фактов, — возразила я.

— Вы говорите о том, что мы могли бы сделать, но не делаем.

— Именно. Впервые за времена нашей истории мы вышли на новый уровень. На уровень реальных возможностей. У нас есть средства. Это как с атомной бомбой. Пока ее нет, все молчат. Но когда она есть, есть и власть. Остается решить, как воспользоваться властью.

— И почему же мы не делаем того, что могли бы сделать? — перебил меня Жюст.

— Боюсь, потому что мы не лучше птиц.

— В глазах Господа?

— В наших собственных глазах, господин Рива. Мы как вороны.

— И что делает Бог?

— Полагаю, ничего. А что вы от него хотите?

— Ну, знаете!

Жюст выглядел разочарованным, поэтому я решила развить свою мысль.

— Возможно, Бог в наших глазах. В лучшем случае. Если он где-то и находится, то в наших глазах, понимаете? Если он так нам нужен, то лучшее место для него — внутри нас.

— Вы хотите сказать, что мы и есть Бог?

— Нет. Я лишь говорю, что если Бог существует, то с какой стати он должен быть более милостив, чем мы сами?

— Но мы говорим о том, кто гораздо выше и лучше нас.

— Как бы там ни было, вы и сами понимаете, что хороший отец не делает дела за своих детей. Он воспитывает их, старается раскрыть им глаза, сделать их смелыми, ответственными, добрыми. Он позволяет им жить своей жизнью, самостоятельно, — заключила я, довольная формулировкой.

Я задрожала. Не потому, что Господь наказал меня за богохульство, а потому, что холод добрался не только до моей попы, но сковал мое тело целиком.

Жюст предложил вернуться в лес, где деревья защитят нас от ветра. Пару километров мы прошли по крутому склону друг за другом в полном молчании. Наконец вырулили на довольно широкую дорогу, наполовину расчищенную от снега. Я поравнялась со своим спутником, который выглядел очень задумчивым. Я спросила, перечитывает ли он Библию. Он ответил, что не слишком часто. Он также интересовался буддизмом и даосизмом, но ему было тяжело читать священные тексты из-за обилия терминов и сложных понятий. Жюста удивляло то, до какой степени сегодня востребованы и старые, и относительно новые священные тексты. Он считал, что это явление будет набирать обороты и что это хорошо — особенно если думать об образовании детей. В масштабе человечества изучение различных священных текстов может принести замечательные плоды. Жюст вспоминал свое детство, конец тридцатых годов, и то, как никто ничем не интересовался, ничего не знал, какими в его родном сообществе все были суеверными. Жюсту казалось, что со времен его детства прошли века. Да, несколько столетий.

На этих словах я остановилась, почувствовав в интонации своего собеседника надрыв.

— Мы ничегошеньки не знали, — признался он, топча снег. — Мы не знали, как работает наш организм, мозг, мы не знали ничего ни о чем, нам не рассказывали даже о тех вещах, которые были уже известны, нас не просвещали.