Мёртвый хватает живого - [21]
Понимал ли это Володя? Или Володе надо было дожить до старости, до Владимира Анатольевича, чтобы понять? Владимиру Анатольевичу теперь казалось, что понимал и Володя.
Он делал не так, как делали все.
Вот и весь ответ.
А делал он так, потому что не так считал ложью. И не так и было ложью. Обманом, которые все вокруг применяли и, казалось, поощряли. Явно и неявно. Мириться с этим? Привыкать к этому? Поступать так, как поступают все? Нет, он не мог. Ему хотелось, чтобы светлое будущее поскорее сделалось светлым настоящим. Именно так он и думал.
На комсомольском собрании в восьмом классе он внёс предложение об исключении из членов ВЛКСМ Бори Ординарцева, не успевавшего почти по всем предметам. «Какой же он комсомолец, какова же его сознательность и каков же будет его вклад в коммунистическое будущее? Вы не думали об этом? Ведь вы потакаете его тунеядству и лени. Вы молчаливо соглашаетесь с ним: пусть ты двоечник, лоботряс и от тебя не будет толку в обществе будущего, но мы будем тащить тебя на буксире так же, как тащили и до сих пор. Так что же? Мы хотим коммунизма — или возврата к бурлакам на Волге?» И Борю исключили — через райком ВЛКСМ, куда дошёл упрямец Володя. Дошёл — не хотел идти, чувствовал, как вокруг него в классе и в школе создаётся напряжение, но начатое дело надо было закончить. Иначе он не сможет потом смотреть в зеркало. В свои глаза. Надо добиться, чтобы вышло не по его, как ему сказал комсорг класса Саша Косарев, а по справедливости. Это же самое Володя сказал и секретарю райкома Шавырину. «Комсомольцы не обманывают, учатся на отлично и являются сознательным авангардом советской молодёжи. Так, Вячеслав Анисимович?» — сказал он Шавырину, и тому нечего было возразить.
Боря выследил его. Шёл за ним до райкома. И дождался его у крыльца, у ступенек. Ординарцев, дравшийся редко, побил его — там же, возле райкома, на глазах у многих людей, выбил Володе зуб, разорвал бровь, бил кастетом, и Борю взяли милиционеры, и после суда отправили в колонию для малолетних преступников. Клавдия Олеговна сказала Володе на уроке: «Ты испортил человеку жизнь. Он мог бы стать шофёром или механиком. А ты отправил его в тюрьму. Его жизнь была в твоих руках, и ты раздавил её, как бабочку». Грустные образные сравнения были в духе классной. Литераторша! — «Нет, Клавдия Олеговна, — ответил ей Володя. — Это он раздавил её. И вы тоже давили. Вы, обманщики и притворщики. Фальшивые комсомольцы. Он мог бы учиться хорошо. Это раз. Вы могли бы не «натягивать» ему троек, а то и четвёрок, которых он не стоил, то есть не поощрять его дурные наклонности. Это два. И вы могли бы не принимать его в комсомол, а он мог бы не лгать секретарю райкома на утверждении о своей честности, хорошей успеваемости и высокой самодисциплине. Три. И — четыре. Ординарцев мог бы не бить меня на виду у целой толпы свидетелей, а врезать где-нибудь за углом. Как это принято в нашем классе».
Его не любили и за то, что он никогда не позволял списать домашнее задание. Это тоже было не как у всех. Не так, как принято. Не было случая, чтоб он не решил задачку по химии, физике или алгебре — но не было и такого случая, чтобы он открыл свою тетрадку для тех, кто не желал жить своим трудом. «Как насчёт высокой сознательности?» — спрашивал он у просивших. Бывало, просители получали двойки — бывало, весь класс у химички Татьяны Павловны получал «пары», — и только Володя Таволга сиял, потому что в дневнике его горела тёмно-красным огнём пятёрка. «Мы тебя отметелим поле уроков», — говорили ему сумрачные одноклассники, и Володя знал: отметелят. И метелили. Вдвоём, втроём метелили. И «кучу малу» ему устраивали. Он падал, вставал; один бьющий сменялся другим. Его били, а он думал, как солдат при царях пропускали через строй, как забивали насмерть палками. Одноклассникам было скучно его бить: он не сопротивлялся, не обзывался — и, главное, был, в общем-то, прав. Его правоту и честность невозможно было не признать. Можно было бить его, оскорблять, взывать к его жалости или доброте, вызывать в школу отчима или мать, но он был прав. Он был настолько сознателен, насколько высоко должен быть сознателен строитель коммунизма. Он знал, что одноклассники и Клавдия Олеговна понимали это. И это-то и бесило, и заводило их… Что — это? Да то, что он, Таволга, — победитель. И он приходил домой с расквашенным носом, с подбитыми глазами, с распухшими губами, а однажды пришёл со сломанной рукой, — но всегда приходил с улыбкой; он научился улыбаться и через боль.
В аспирантуре МГУ он решил вступить в партию. Он обратился к парторгу — и тот посоветовал ему съездить в родной город, взять одну рекомендацию у тех коммунистов, кто давно его знает. И Володя поехал к Шавырину.
«Знаешь, Вова, ты мне не нравишься, — сказал Шавырин. — После той истории с Ординарцевым. Между нами, девочками, говоря, ты слишком много на себя берёшь. Но не дать тебе рекомендацию я не могу. Права не имею. И потом, ты идеальный член ВЛКСМ. И ты будешь идеальным членом КПСС. К тебе не придерёшься. Видимо, я не идеальный член КПСС. И беру на себя слишком мало».
