Мёртвый хватает живого - [107]

— Товарищ водитель! — крикнул Костя. Там, за стеклом, и вправду, видно, решили испытать его терпение. У него мягкое лицо. Над таким лицом хочется посмеяться. Так говорит ему Катя. А у неё лицо — насмешливое. Видя насмешку на её лице, Костя сердился. Отчего, уверяла его Катя, делался ещё мягче. Надувал губки, как насупившийся ребёнок. Это хорошо, думал Костя, что на службе мы не видим своих лиц. А то служить было бы невозможно. Хотя вот брать с мягким лицом — удобнее. Водитель скорее предложит мягкому, чем свирепому. Катя этого не понимает. Психологи мало что понимают в практической жизни. — Вы что там, слепые? Или глухие? Или умственно отсталые? Выходите из машины, и руки на капот, живо! — Его рука нащупала кобуру с «Макаровым». Кобура была глянцевитая и немного липкая. «Это от снега», — подумал Костя. — Выходите, кому говорю! Устроили аварийную ситуацию — и на требование сотрудника не реагируете! Вы что там, умерли? — Косте стало одновременно смешно и почему-то жутко.

И тут двое в машине, будто обрели слух, повернули к младшему сержанту Мальцеву головы.

Глава тридцатая

28 октября, понедельник, 9:13. Константин Мальцев

— Ой, бляха медная, не умерли. — Костя облизнул губы. У понедельника был нехороший привкус. Потный, солёный, тревожный привкус. И усталый. В восемь Костя заступил на дежурство, а в начале десятого уже ощущает себя вымотанным. «Это не из-за понедельника. Я ж уснул в четыре. Катька не дала мне спать. Спать не дала, а дала что-то другое». И Костя облизнулся снова, уже довольно. «Я хорош в постели. Что бы она ни говорила, как бы ни подтрунивала, а её ко мне тянет. И зачем ей рестораны? Готовит она прямо как повариха. А что ещё нужно для счастливой жизни? Немного денег? Так я добуду их этой самой палкой полосатой, да, дяденька усатый?… Опять срифмовал».

В машине двое делали что-то непонятное. «Производят, бляха медная, движения», — милицейским протокольным стилем подумал младший сержант Мальцев.

Пассажир — с бледным лицом, худой, — как бы искал ручку на двери «Жигулей»: открыл боковое стекло, потом закрыл, опять открыл, но почему-то наполовину, вытянул руку в полуоткрытое окно — словно просил Костю о помощи, словно водитель машины взял его в заложники. Обнажившаяся рука высунулась из задравшегося рукава куртки-«аляски», из рукава свитера, и была покрыта белыми седыми волосками. Сама рука была тоже странно белой, и ногти на пальцах будто покрыты извёсткой. Костя, пятясь от выпроставшейся руки, вынимая неосознанным движеньем «ПМ», снова ощущая, что кобура мокрая, скользкая, подумал, что имеет дело с террористами-кавказцами, совсем не похожими ни на чеченцев, ни на азербайджанцев, ни на калмыков, нет, кажется, калмыки — с Крыма, а Крым украинский, а Азербайджан — там, где Баку, и что сейчас всё взорвётся, но что он, может быть, в последние секунды успеет совершить подвиг, закрыть телом город от взрыва или спасти Кулёмыча, или хотя бы убить двоих или одного в «Жигулях», но взрыв всё равно прогремит, и его разнесёт на кусочки, а Катька ныла вчера после объятий, говорила, что, кажется, беременна, а он спросил, что значит «кажется», а она ответила, что пока не уверена, но в прошлый раз день был не подходящий, и у неё задержка, правда, всего два дня, а она сказал: ну сделай какой-нибудь тест, а если беременна — то и хорошо, родишь сына, надо будет подумать о свадьбе, чтоб всё как у людей, я же лицо официальное, представитель исполнительной власти, а в органах нравственность на высоте, да и люблю я тебя, и она вдруг успокоилась и положила голову ему на грудь, — в общем, Костя должен успеть совершить подвиг в последние секунды, но ведь это значит, что он живёт последние секунды, и на его похоронах (с пальбой в небо холостыми патронами) беременная Катя будет горько плакать, потому как любит его в постели да и без постели тоже любит — иначе бы не подсмеивалась над ним, так ему мама недавно объяснила, рассказала о некоторых тайнах женского характера, и маленький его рост покажется ей в тесном гробу большим, — и мама тоже будет плакать, мама, у которой неожиданно исчез артрит, и…» Костя ещё что-то подумал, но забыл что: он упал, споткнувшись о высокий гранитный бордюр. Шапка его слетела с головы, упала в снег.

— Ах ты, бляха медная!.. — Почему-то его очень рассердило то, что слетела шапка. Шапка делала его немного выше. Он и летом носил всякие такие кепки нарочно, чтобы с Катериной выглядеть повыше. Да что шапка!.. Костя лежал, упираясь локтями в тротуар, и смотрел — смотрел на того, с белой рукой, белыми ногтями. В руке у Кости был зажат пистолет.

Тот уже высился, наклонялся над ним, сбоку. И угловым каким-то зреньем Костя увидел, что и второй тип из «Жигулей», водитель, вылезает следом за этим белолицым-белоруким — не через свою дверь, а ползёт через открытую пассажирскую.

— Стрелять буду! — крикнул Костя и не узнал своего голоса. Что-то дикое, пронзительное, военное появилось в его голосе. И страх — проявился в крике страх, тот страх, который единственно и даёт настоящий приказ стрелять. Применять огнестрельное оружие, не дожидаясь команды. И Костя, чувствуя