Мертвые повелевают. Новеллы - [119]

Поезд шел по равнинам Ламанчи, пустынным и безотрадным. Станции попадались редко. Паровоз набирал скорость, и вагон качался и скрипел, точно старый дилижанс. Меня встряхивало и бросало из стороны в сторону, бахрома подушек крутилась, как в вихре, подпрыгивали на багажных сетках чемоданы, дрожали стекла в оконных переплетах, а снизу доносился оглушительный скрежет старого железа — лязг колес и тормозов.

Но по мере того как глаза мои слипались, я улавливал в этих звуках новые оттенки, и то мне казалось, будто я качаюсь на волнах, то грезилось, что вновь вернулось, раннее детство и меня баюкает чей-то хриплый голос.

Погруженный в эти бессвязные думы, я так и уснул под немолчный грохот колес: поезд шел не останавливаясь. Проснулся я от холода. У меня было такое ощущение, словно в лицо мне плеснули ледяной воды.

Я открыл глаза; дверь у меня в ногах была заперта. Однако я вновь почувствовал холодное дыхание ночи: в купе врывался настоящий ураган, поднимаемый быстрым ходом поезда. Повернув голову, я увидел, что другая дверь распахнута настежь, и на пороге сидит человек; съежившись и свесив ноги на подножку, он глядел на меня, и глаза его лихорадочно блестели на темном лице.

От неожиданности я не сразу собрался с мыслями. Сознание мое еще было затуманено сном, и в первую минуту меня охватил суеверный ужас. Этот человек, внезапно появившийся в купе во время хода поезда, казался привидением из страшных сказок моего детства.

Но тут же в памяти моей всплыли рассказы об ограблениях на железных дорогах, о нападениях и убийствах в вагонах — все, о чем случалось читать в газетах. Я один, у меня нет под рукой даже звонка, чтобы позвать на помощь пассажиров из соседних купе, а человек этот несомненно бандит!

Инстинкт самозащиты, или, вернее, слепой страх, привел меня в ярость. Я бросился на незнакомца и стал руками и ногами выталкивать его из купе. Он отчаянно цеплялся за край двери, а я все толкал и толкая, стремясь разжать его судорожно стиснутые пальцы и сбросить непрошенного гостя на рельсы.

В этой борьбе все преимущества были на моей стороне.

— Ради бога, сеньор, — жалобно пробормотал он наконец сдавленным голосом, — Пощадите меня, сеньор! Я честный человек!

И такая робкая, тоскливая мольба прозвучала в его голосе, что я устыдился своей жестокости и отпустил его.

Весь дрожа, с трудом переводя дыхание, он уселся на прежнее место: я же встал посреди купе под лампой, отдернул на ней занавеску. Теперь я мог рассмотреть его. Малорослый, тщедушный крестьянин, в заплатанной, засаленной куртке и светлых штанах; он с тупым удивлением поглядывая на меня и улыбался, обнажая крепкие желтоватые зубы жвачного животного. Черная шапка на темных волосах сливалась с лоснящимся смуглым лицом, на котором светились большие кроткие глаза.

Взгляд его выражал благодарность спасенной собаки, а между тем руками он все время шарил по одежде. Я готов был уже раскаяться в своем великодушии и, пока незнакомец рылся в карманах, осторожно нащупал револьвер. Уж не думает ли он застать меня врасплох?

Вот он вытащил что-то из-за пояса… Я потянул было револьвер из кобуры, но вовремя рассмотрел, что бедняга с довольным видом протягивает мне замусоленный и продырявленный кусочек картона.

— У меня тоже есть билет, сеньор.

При виде этого "билета" я не мог удержаться от смеха.

— Да ведь он старый, — возразил я. — Он был годен разве что много лет тому назад. И ты считаешь, что этот огрызок картона дает тебе право на ходу прыгать в поезд и пугать пассажиров?

Видя, что его незатейливый обман не удался, он насторожился: не попытаюсь ли я снова сбросить его на рельсы? Мне стало жаль его и, стараясь скрыть свой испуг, я сказал добродушно и весело:

— Ладно, залезай сюда совсем и закрой дверь.

— Нет, сеньор, — возразил он твердо, — я не имею права ехать в купе, точно богач. Я уж посижу здесь, и на том спасибо; ведь денег-то у меня нет.

И упрямец остался на прежнем месте. Я сидел почти рядом: мои колени касались его спины. Поезд мчался на всех парах, и ветер бешено врывался в купе. По голому песчаному откосу насыпи скользило багровое пятно — отсвет из открытой двери нашего купе, — и в нем две сгорбленные тени: незнакомца и моя. Телеграфные столбы пролетали мимо, точно желтые мазки, проведенные гигантской кистью на черном фоне ночи; а на холмах, подобно огромным светлякам, вспыхивали и гасли искры от паровоза.

Мой бедный спутник никак не мог успокоиться, словно удивляясь, что я не гоню его. Я дал ему сигару, и он понемногу разговорился.

Каждую субботу он путешествовал таким образом: вскакивал на подножку отходящего от Альбасете поезда, а потом, рискуя попасть под колеса, обегал снаружи вагоны в поисках пустого купе; когда поезд приближался к станции, он спрыгивал, а затем вновь садился на ходу, все время меняя вагоны, чтобы не попадаться на глаза кондукторам. Бездушные это люди, заклятые враги бедняков!

— Но куда же ты едешь? — спросил я. — Ради чего рискуешь жизнью?

Он ехал провести воскресенье со своей семьей. Такова уж участь бедняков! Он работает в Альбасете, а жена в деревне — их разлучила нищета. Вначале он ходил домой пешком, всю ночь шагал без передышки и добирался к утру совсем измученный, без сил; не было охоты ни приласкать жену, ни поиграть с детьми. Но теперь он приноровился, не боится больше железной дороги и отлично ездит в вагоне. Работаешь всю неделю как проклятый, только и утешенья, что повидаться с малышами! Их у него трое; меньшой совсем еще крошка, вот этакий, и двух пядей росточку не будет, но отца узнает — так и кидается к нему на шею!