Мёртвые люди - [13]

Но "пара" закончилась. Не сразу, но довольно быстро коридор заполнился студентами и преподавателями. Все что-то оживленно обсуждали, сновали из кабинета в кабинет, с очень серьезным видом открывая многочисленные двери; кто-то стоял у расписания занятий, вывешенного на стене возле деканата, лихорадочно обдумывая: с какой "пары" можно "свалить", а на какой нужно быть позарез ("иначе "зарубежку" никогда не сдашь"). 

И, наконец, двери деканата открылись. Секретарь, Марина Николаевна, внесла в кабинет огромную кипу бумаг и с шумным выдохом (знак огромного облегчения) разместила эту невероятную кучу бесполезных, по правде говоря, и никому не нужных документов на своем секретарском столе. 

"И так, что вы... - Марина Николаевна, развернувшись на каблуках, уставилась на Виталика, как-будто припоминая: выключила ли она утюг, выходя из дома, - ...та-а-ак.. э-э... Лобанов, кажется, да? (так я вообще сегодня утюгом не пользовалась?!.. фу ты!..)." 

Короткостриженая, миниатюрная, больше похожая на мальчика, Марина Николаевна оценивающе оглядела Витю с ног до головы и как-то самодовольно улыбнулась. В пальцах вертелась ручка. 

"Так, что вы..." - вопросительно начала она. Беседа тотчас приняла утомительно-деловой характер. Оказалось, что "восстановиться, конечно же, можно", предварительно "подчистив хвосты в кратчайший срок", что зачетная книжка и читательский билет "случайным образом утеряны" и восстановление документов "дело трудное, но выполнимое": опять-таки "нужно поднять ведомости... за какой это год?". И, конечно же, не обошлось без поднятого вверх указательного пальца, указывающего на плохо выбеленный потолок: "Ведь говорили мы вам, Лобанов, предупреждали: неспособность вовремя сдавать сессию, развивает способность ходить строем!" и так далее. 

В общем, как и ожидал Витя, были разъяснены многие вопросы в связи с его восстановлением на факультете, но, конечно же, вопросы "вполне... э-э... разрешимые" (в этом "...э-э..." Марина Николаевна вела себя как-будто неадекватно: подмигивала, угрожающе навалившись на стол и как-то чрезвычайно резко кивала своей коротко стриженой головой в сторону кабинета декана). Витя весь разговор молчаливо улыбался и, в местах "отмеченных галочкой", неукоснительно поддакивал, как бы говоря тем самым: "Задание ясно. Разрешите идти". 

"Всего доброго". - наконец-таки разрешила короткостриженая голова, напоследок снова взглядом смерив Виталика с ног до головы так, что ему стало совершенно неуютно: как-будто с него стянули исподнее, недвусмысленно намекая: "Ну же..." 

Вырвавшись, наконец, из деканата, он опять оказался в длинном пустом коридоре, сумрак которого едва разбавлялся светом из окна, располагавшегося в конце его, где был выход на лестницу. 

"Не ясное продолжение..." - взбрело вдруг в голову Вите. Он подошел к окну: по разостланному внизу городу плыл туман (вернее - смог от ползущих бесконечным потоком машин). Тяжелое, голубоватое покрывало накрыло все: и узкие, в бесчисленных искривлениях старые улочки Центра, и дальше, за рекой, широкие проспекты современного города с рядами строго параллельных, выверено безликих многоэтажек. 

Сзади кто-то прошел с непонятно зачем громко играющим плеером. Виталик обернулся: вглубь сумрачного коридора "процокала" блондинка с собранными в "конский хвост" волосами, в топике, несмотря на довольно прохладную погоду, и джинсах, на самом пикантном месте которых, очевидно, каким-то умельцем из Поднебесной, чем-то очень похожим на стразы, была вышита надпись: "Dolca&Gabuna". Блондинка так интенсивно шла от бедра, что, казалось, джинсы живут своей жизнью. В руке она держала телефон, из которого и доносилась нелепая и очень ритмичная (в такт джинсам) песенка о том, что певица, судя по тексту, видит ориентир (Витя представил, как она бодро подпрыгивает, точно Красная Шапочка в советском кино и, в приступе безудержного оптимизма, возбужденно машет руками). Она, следовало из незамысловатого куплета, наверняка знает, что "любовь спасет мир". 

Трек кончился. Девушка остановилась возле расписания. Взгляд ее лениво бродил по столбцам с часами занятий. Она надула жевательную резинку и замерла, заметив, наверное, в расписании что-то неожиданное и, потому, мало приятное. Надутый пузырь громко лопнул, облепив липкой, тягучей массой привлекающие, ярко накрашенные губы. 

Виталик уже спускался по лестнице: быстро, перепрыгивая через две ступеньки сразу, благо на лестнице никого не было. Так же, как и на первом этаже, в вестибюле, где обычно яблоку негде упасть, сейчас бродили четыре студента, да еще один озлобленно поедал что-то, наподобие пирожка, за столиком тут же, в вестибюле, организованного буфета. Пирожки эти, как и три года назад, когда Витя еще учился, продавались не только не разогретыми, но, похоже, еще и замороженными. 

Он быстро прошел через "вертушку" мимо задумчиво ковырявшегося в носу охранника. На клапане нагрудного кармана его голубой рубашки значилось: "Служба Собственной Безопасности". Витя, усмехнувшись, потянул дверь за ручку. 

Когда он вышел из метро, снова заморосил дождь. Прохожие нет-нет да и поглядывали на сплошь затянутое тучами небо (долго ли еще?), неприятно морщились и поднимали воротники, втягивая непокрытые головы в плечи. Колеса машин разрезали скопившиеся у засоренных водостоков лужи, с шумом окатывая грязной водой нерасторопных прохожих. Последние, конечно же, ругались вдогонку, кричали что-то, размахивая руками, но ничего нельзя было разобрать: скверные слова тонули в шуме города, превращаясь в один всеобщий бессмысленный гул.