Мертвое ущелье - [4]

На берег выбирались по одному. Крюгер шел вторым — так безопаснее для командира. Последний выпустил воздух из лодки, сложил и связал ее вместе с веслами. Лодку и резервный НЗ — продукты, оружие, боеприпасы, запасные батареи для рации — зарыли в полукилометре от берега под корнями старой толстой сосны. Весь запас был упакован в два герметических прорезиненных рюкзака. Еще три таких рюкзака унесли с собой, в них были рация, продукты, боеприпасы.

Шли не спеша, осторожно, то и дело по-звериному замирая, прислушиваясь.

Спали на сухом склоне бугра, сидя, привалившись к стволам деревьев. Перед самым рассветом, когда густая мгла уступила место полусумраку, в котором опытный глаз уже различал предметы, Крюгер поднял солдат.

Хорошо зная местность по карте, он легко нашел точку, намеченную для размещения радиопоста. Солдаты быстро вырыли глубокую щель, сверху накрыли ее бревнами, которые лежали штабелем неподалеку, заготовленные еще, пожалуй, перед войной русскими лесорубами. На бревна насыпали землю, положили слой мха и пучки хвороста, а входы, их пока было два, замаскировали так, что даже вблизи трудно было догадаться, что здесь находится блиндаж.

Весь день солдаты работали под землей, расширяя и углубляя подземное помещение. Вырыли еще два узких выхода, вроде звериных нор — в разные стороны, и замаскировали их. Все это время Крюгер лежал с биноклем в руках и внимательно наблюдал за берегом, за морем, хорошо видимым отсюда, с вершины холма.

К вечеру развернули рацию и точно в условленное время вышли в эфир. Антенна, закрепленная на соседней елке, метров на пять возвышалась над холмом. Радист работал в блиндаже. Передали короткую кодированную радиограмму, которая звучала не более полминуты, чтобы русские не засекли: «Вега» на месте. Готовы к выполнению».

Получив подтверждение о приеме его радиограммы, Крюгер приказал одному, ефрейтору, отдыхать, другому, солдату — радисту, замаскировавшись, наблюдать за местностью.

3. НОРЫ НА ПОБЕРЕЖЬЕ

Изба его стояла на берегу небольшого лесного озера среди глухой тайги. До ближайшей деревни отсюда было километров сто, а до города и того больше, Дом расположился на возвышении, окруженный старыми соснами, и казался одиноким и забытым людьми. Да и сам Иван Васильевич был здесь одинок да, пожалуй, и позабыт за грудой всех тяжких дел, свалившихся на людей теперь. Он прожил в этом доме почти всю свою жизнь, долгую и нелегкую. Правда, когда в Северодвинске работал сын, Иван Васильевич жил у него в городе, помогал невестке воспитывать внука и сюда наезжал на сезон охоты, на два-три месяца с ноября.

С первых дней войны сын ушел на фронт, а невестка забрала внука и куда-то уехала... С тех пор Иван Васильевич жил здесь постоянно. Однако весной, раз в году, наведывался в Архангельск — сдавал пушнину. А оттуда привозил охотничьи припасы к ружью да патроны к карабину, ну и муку, соль, сахар, спички. Правда, в этом году ему только боеприпасы выдали сполна, а продуктов дали совсем мало. Что поделаешь, война...

В Архангельске он сдавал первосортные шкурки куницы, выдры, лисицы, норки или хорька. И в заготконторе знали Ивана Васильевича Лихарева, опытного охотника — промысловика, добывавшего пушнину не только до революции, но еще и в прошлом веке... Летом сорок третьего, два месяца назад, в июле, ему как раз исполнилось семьдесят пять лет. Но он был крепок, как старые сосны, окружавшие его лесной дом. Ходил неутомимо, слышал на хуже своих собак и стрелял без промаха.

Его лайки — два не очень крупных, но умных охотничьих пса — были ему надежными помощниками. Лаяли белку и куницу, могли поднять медведя из берлоги, хорошо ходили на лося. Он их ценил и берег.

Рыбной ловлей Иван Васильевич не увлекался, рыбу почти не промышлял, хотя от его избы до берега моря было не более трех километров. Так уж сложилось, что морской промысел не пришелся ему по душе, однако лодку на берегу держал, да имел и несколько сетей.

В сильные ветры, когда море штормило и до его дома доносился рокот беломорской волны, он всю ночь не мог уснуть, слушая могучие стоны и всхлипы разбушевавшейся стихии. Ему казалось, что это грохот самой жизни, великой войны доносится до него, войны, в которой его сын идет в бой сквозь разрывы снарядов и протяжное завывание осколков. Он слушал грозные звуки штормового моря и жалел о своем возрасте, который не позволяет ему, старому солдату, уйти на войну.

Отзвуки самой войны тоже доходили до него. Иногда с моря доносилась канонада. Было слышно, а порой и видно летящие над лесом самолеты. Иван Васильевич подолгу смотрел в небо, молча провожая глазами вестников великой войны с черными крестами на их крыльях или защитников с красными звездами, за которых у него болело сердце... И он снова думал о своем единственном сыне. И вспоминал свою войну, первую мировую, когда он, бывалый фельдфебель, с двумя Георгиями на груди, один из которых был получен еще в японскую, поднимал в атаку взвод и бежал впереди со штыком наперевес... Сколько лет прошло... Он-то думал, надеялся, что уже больше не будет этого на веку его и его детей. Ан нет... Пришлось дожить до такой напасти...