Мертвое тело - [7]

— Калистов.

— Мудрена — нечего сказать!

— Я привык.

— Да ты где теперь, в семинарии, что ли?

— В семинарии.

— В котором классе?

— В богословский перешел.

— Бог-ослов, значит? — сострил пономарь.

— Он самый.

— Два годика остается, а там и в попы небось?

— Куда ж еще…

— Однако что ж мы на площади-то стоим! — вскрикнул пономарь. — На дворе-то ночь, люди говорят. Вишь темноть какая, пора ужинать, да и на боковую. Пойдем ко мне, Петрунька… ведь тебе негде ночевать-то…

— К Поликарпу Захарычу хотел я было… — проговорил Калистов нерешительно.

— Эко хватился! — перебил его пономарь.

— А что? али умер?

— Давным-давно. Внучку замуж отдал, да и опился на свадьбе-то! Пойдем-ка, пойдем-ка ко мне. Изба у меня просторная, хлеб-соль есть, может, и водочка найдется даже… Я, брат, понемножечку потягиваю!.. А ты надолго к нам?

— На один день только. Хочу завтра по родителям панихидку отслужить, а потом к товарищу к одному пойду, к Фивийскому, у него и проживу все лето.

Домик пономаря был в нескольких шагах, и потому идти пришлось недолго.

— Вставай! — кричал пономарь, входя в избу. — Вставай все! Да ужинать собирайте, гостя дорогого привел.

Но эти «все» состояли из дочери пономаря Лизы да работницы Меланьи, ибо пономарь был вдов и, кроме дочери, детей не имел.

Когда Калистов увидал Лизу, он чуть не вскрикнул от радости. Это была та самая девушка, которой он доставал ведро из колодца.

— Неужели это Лиза? — говорил Калистов, смотря на девушку, которую помнил ребенком.

— Она самая.

— Господи! да когда же это она успела так вырасти!

— Они, брат, насчет этого не зевают… Как грибы растут.

— Да и ты, — проговорила Лиза, но, вдруг спохватившись, прибавила, — и вы-то уж большие стали… Я не узнала вас.

— А ты разве виделась с ним? — спросил пономарь.

— Да как же! — вскрикнул Калистов. — Я сейчас только ведро доставал, в колодец спускался.

— Ну?

И оба они принялись рассказывать пономарю только что случившуюся историю с ведром.

Немного погодя они все сидели за ужином, и разговорам и воспоминаниям, а пуще всего шуткам конца не было. Поели щей, поели баранины, огурцов свежих с квасом, выпил пономарь водочки и до того разболтался, что даже про сон забыл, и только когда сторож прозвонил в колокол двенадцать часов, они разошлись по своим местам.

Я, конечно, не стал бы рассказывать вам с такими подробностями о пребывании Калистова в селе Скрябине, если бы в пребывании этом не заключалось ничего важного. Сверх того, пребывание это было самым любимым воспоминанием Калистова, он рассказывал мне про него десятки раз, и потому нет ничего мудреного, что в памяти у меня сохранились до сих пор все подробности. Итак, Калистов ночевал у пономаря. На другой день он отслужил на могиле родителей панихиду и хотел было идти ко мне, но, по просьбе пономаря, остался погостить у него дня на два, на три. Однако эти три дня продолжались гораздо дольше. Я ждал-ждал Калистова и, вместо того, чтобы дождаться его к себе, пошел сам в Скрябино, с целью узнать, куда девался и что творилось с моим коллегой.

— Ты что же это! — говорю, увидав его посиживавшим на крылечке пономарского дома.

— А что?

— Пошел на день, а вместо того три недели живет здесь.

— Неужели, говорит, три?

— А ты как бы думал!

— Ну, брат, мне так хорошо здесь, что я не заметил, как время прошло. Спасибо, говорит, что вспомнил меня, что навестить пришел…

— Когда же ко мне-то? — спрашиваю. — Ведь ты обещал все лето погостить у меня!

— Ну, брат, не могу… обстоятельства, говорит, изменились.

И, взяв меня под руку и отведя от крылечка, он проговорил:

— Вот видишь ли, друг сердечный, хочется мне пономарю здешнему пособить… Человек он одинокий, старый…

— Что же, в работники, что ли, к нему записался?

— Не в работники, говорит, а в помощники скорее.

А тут как раз выбежала на крыльцо Лиза и принялась звать Калистова обедать.

— Слушайте, Лиза! — крикнул ей Калистов. — Ко мне товарищ пришел, друг мой и приятель, могу я его к вам в дом пригласить?

— Нельзя никак! — отозвалась она весело. — А нельзя по той причине, что, может, приятель ваш любит сладко покушать, а нынче день постный, кроме щей да гороху, да каши с конопляным маслом, нет ничего!

И она весело захохотала.

А Калистов тем временем говорил мне:

— Не слушай ее! Озорница известная!.. Идем, идем!..

Целых два дня я прожил у Калистова и тоже, в свою очередь, не заметил, как пролетело время. Уходя, я сказал, однако, Калистову:

— Смотри, брат…

— Что, говорит, такое?

— Смотри, не застрянь здесь!..

— Ну, вот еще что выдумал! Ты это, говорит, насчет Лизы, что ли, намекаешь?

— А что ж, говорю, разве в такую трудно влюбиться?

— Только не мне!

— Это почему?

— А потому, что я ее таким вот клопом знал. Точно, не спорю, я, говорит, люблю ее, но как сестру родную. — И потом, посмотрев на меня, спросил: — А тебе нравится она?

— Ничего, говорю, девушка, во всей форме…

И действительно, Лиза была такая девушка, каких мне не приходилось встречать до тех пор! Говорю я это не потому, что она в известной степени представляет собою героиню моего рассказа, а потому, что не походила ничуть на наших поповен. В то время, к которому относится этот рассказ, а время это давно прошедшее, все наши поповны были какие-то мямли, — ни рыба ни мясо. Одни из них барышень из себя разыгрывали, а другие — судомоек чумазых. Редкая из «барышень» знала грамоте, но щеголять французскими словами, немилосердно их коверкая, любили до увлечения. Другие же — «судомойки» — только ныли и ожидали женихов. Первые болтали, рядились да романсы распевали, а вторые не умели говорить и только занимались пачкотней. Вот поэтому-то Лиза и выдавалась своею самобытностью. Она не подражала ни первым, ни последним. Она даже одевалась по-своему: просто, и именно так, как ей нравилось. Над кринолинами, бывшими тогда еще в моде, она смеялась; шляпки, украшенные цветами и зеленью, называла копнами, а зонтиков даже никогда и в руки не брала. Это была девушка бойкая, веселая, говорливая и с постоянно смеявшимся взглядом. К работе была неоценима, работа кипела в ее руках, она поспевала повсюду и помимо дома. Ее можно было видеть и в церкви, и на базаре, и на гулянье, когда таковое устраивалось, и в гостях, и у знакомых.