Мертвец - [7]

Естественно, как и следовало ожидать, дикий вой подняли всякого рода антинаучные оккультные общества. Это привело к появлению нескольких статеек, которые были бы еще более неприятными, если бы не были столь нелепыми. Один человек, явно заимствуя мысли из рассказа По «Правда о том, что случилось с мистером Вольдемаром», требовал, чтобы в день похорон у гроба Фиаринга был поставлен «страж смерти», намекая на то, что земле собираются предать человека, который некоторым образом еще жив.

Даже медицинская братия раскололась на два лагеря. Некоторые местные врачи, не связанные с медицинской школой, достаточно сурово критиковали Макса. Подобные сенсационные эксперименты бросают тень на престиж профессии, говорили они, в любом случае их ценность сомнительна и тому подобное. Хотя общественность так и не узнала об этой критике.

Похороны состоялись на третий день. Я пришел только из дружеского отношения к Максу, который счел своим долгом присутствовать на похоронах. Конечно же, там была и мать Фиаринга. Ее траурные одежды выглядели грубо и крикливо. С тех пор, как она дала интервью, всякие отношения между нами были разорваны. Поэтому ее причитания и всхлипывания не трогали никого.

Макс выглядел сильно постаревшим. Вельда стояла рядом, держа его под руку. Она была так же бесстрастна, как и в день смерти Фиаринга.

В ее поведении была заметна лишь одна странность. Она настояла, чтобы мы остались на кладбище до тех пор, пока гроб не опустят в землю и рабочие не положат на могилу мраморную плиту. Она проследила за всеми этими действиями с бесстрастным вниманием.

Я подумал, что она сделала это ради Макса, дабы внушить ему — с этим покончено раз и навсегда. Или, возможно, боясь какой-нибудь выходки или демонстрации со стороны антинаучных групп, хотела своим присутствием предотвратить появление в печати последней скандальной статьи.

Возможно, для этих страхов были причины. Несмотря на старания кладбищенских властей, некоторые болезненно любопытные все же увидели погребение, а когда я провожал Макса и Вельдудодома, по тихим улочкам малонаселенного пригорода, где они жили, разгуливало слишком много людей. Без сомнения, за нами шли, указывая пальцами. Когда с чувством огромного облегчения мы вошли, наконец, в дом, из-за только что закрывшейся за нами двери донесся резкий стук.

Кто-то бросил камень.

На протяжении следующих шести месяцев я не видел Макса. Вообще-то, я поступал так не столько из дружеских побуждений, сколько из-за огромного количества работы, которой у меня в это время года обычно бывало очень много. Я чувствовал, что Макс не хотел, чтобы ему что-то напоминало, в том числе и присутствие друга, о трагическом случае, омрачившем его жизнь.

Я думаю, что только я да еще несколько не лишенных воображения коллег Макса догадывались, насколько тяжело отразилась на нем вся эта история. И главное — почему это отразилось на нем так тяжело. Не только потому, что он стал причиной смерти человека из-за необдуманного эксперимента. Не это было основным. Главным было то, что, совершив это, он разрушил целое направление в науке, обещавшее человечеству огромные выгоды. Фиаринг, как вы понимаете, был незаменим. Как сказал Макс, он, возможно, был уникален. Их работа только началась. Макс не получил практически никаких научных результатов, и у него все еще не выкристаллизовалась идея, касающаяся самого главного: как передать способность Фиаринга другим людям, если вообще это было возможно. Макс был реалистом. Для его трезвого, не подверженного предрассудкам ума потеря одного человека была не так важна, как потеря возможных выгод для миллионов людей. То, что он поступил безответственно с будущим человечества — а он назвал бы это так, — мучило его сильнее всего, я знаю это наверняка. Должно было пройти еще немало времени, чтобы к нему вернулся его былой энтузиазм.

Однажды утром я прочитал в газете, что мать Фиаринга продала свой дом и отправилась в турне по Европе.

О Вельде у меня не было никаких сведений. Конечно же, время от времени я вспоминал о случившемся, прокручивая события прошлого в сознании. Я вновь обдумывал свои былые подозрения, стараясь найти разгадку, но всякий раз приходил к выводу, что все эти подозрения были ни чем иным, как фантазией, что доказывали трагическая искренность Макса и самообладание Вельды.

Я старался заново представить себе странные и загадочные превращения, свидетелем которых был в кабинете Макса, однако, как не пытался, они казались все более и более нереальными. Я был слишком возбужден в то утро, говорил я себе, и мой мозг преувеличивал то, что я видел. Это нежелание доверять собственной памяти временами навеивало на меня странную мучительную горесть, возможно, схожую с горестью Макса, которую он испытал, потерпев крах. Словно какое-то восхитительное видение исчезло из окружающего мира.

Иногда я вспоминал Фиаринга таким, каким увидел его в то утро — сияюще здоровым, с гармонично едиными разумом и телом. Было очень трудно представить, что такой человек — мертв.

Затем, через полгода, я получил короткую записку от Макса. Если я свободен, не заглянул бы я к нему домой сегодня вечером? И все.