Мертвая тишина - [4]

— Я сам решу, когда приступить, Сэм. Я предлагаю тебе в последний раз, расскажи сам.

— Конечно, предлагаешь, — усмехнулся и сразу скривился от боли, — ведь ты не можешь проникнуть в моё сознание, да, Морт? Ты же пытался. Или думаешь, я не чувствовал твоих попыток? Но вот сюрприз: самый грозный и беспощадный из нейтралов не так уж всесилен, когда дело касается собственного сына, так ведь?

* * *

«— А щенок прав, — тварь обнажила гнилые клыки в подобии улыбки, — ты не можешь проникнуть в его сознание, но кто запретит тебе сломать его по-другому? — она склоняется к моему уха, проводя кончиком пальца по моему предплечью.»

Отшвырнул её ладонь от себя, зыркнув на неё глазами, и взбесился, увидев абсолютное безразличие на мою злость.

«— Они покромсали на куски всех его друзей, но при этом оставили в живых Смерть и выродка ликанов. Ублюдок твоего отца не настолько глуп, чтобы не понять очевидного — ты настолько жалок, что не можешь поставить на место предателей, организовавших твоё убийство.

— Закрой пасть! — процедил сквозь зубы, сатанея от бешенства, когда дрянь залилась хохотом.

— Могила — вот их место. Возле вонючего болота в проклятом лесу. Чтобы их продажные души никогда не вылезли оттуда.»

Отвернулся от неё, сморщившись, когда она приблизилась настолько, что я почувствовал зловоние её дыхания. Силой воли заставить себя посмотреть в расширившиеся от удивления глаза пленника.

— С кем ты, отец?

Прошелестел еле слышно, склонив голову набок. Дьявол! Разговор с этим подонком словно разговор с собственным отражением!

— Кажется, я запретил тебе называть себя так.

Мне померещилось или по его телу прошла судорога? Он повернулся влево, затем вправо, словно пытаясь увидеть кого-то.

— Ответь, с кем ты разговариваешь… папа?

Вот же сукин сын! Не сдержался. Кулаком по стене возле его головы, испытывая едкое желание врезать за то, что даже не вздрогнул, лишь прищурился в ожидании.

А я не могу. Права она. Настолько жалок, что не могу боль ему причинить. Не могу вонзиться за эту дерзость в его горло когтями и вырвать кадык, как сделал бы любому из тех, чьи куски тел сейчас валялись в этом подвале. А этот мерзавец пользуется этим. Понимает, что злит, и продолжает выводить из себя издевательским тоном. Одним этим проклятым словом.

В очередной раз себе задать вопрос, знает ли он? И если знает, то как относится?

«Пыыыфф, — ненавистный голос откуда-то из-за моей спины, и я резко разворачиваюсь, чтобы наткнуться на иронично поднятую бровь над ошмётками кожи на её черепе, — очевидно же, что ему с самого начала всё было известно. Он ведь, в отличие от других детей твоей шлюхи, так и не принял тебя».

— Куда твоя мать спрятала моих детей?

— Мы, кажется, уже говорили о том, что нельзя с уверенностью утверждать…, — мерзкий скрип твари раздается уже слева, и я оборачиваюсь, чтобы зарычать, взмахнуть рукой, пытаясь достать эту костлявую мразь, с отвратительной усмешкой растаявшую в воздухе.

— Заткнись!

Очередным рывком вокруг себя, ища взглядом спрятавшуюся суку.

— Заткнись, я тебе сказал!

Еще один поворот. Я её не вижу, но ощущаю присутствие. Совсем рядом.

И острым кинжалом по венам тихий мужской голос, пробивающийся сквозь плотный тёмный воздух, в котором я потерял из виду циничную тварь.

— Скажи, кого ты ищешь, и я покажу тебе, Ник.

Вскинул голову на звук этого голоса, продолжая сканировать помещение взглядом, пока наконец не увидел, как эта сволочь улыбается во все зубы в самом дальнем углу подвала.

— Вот же она. Разве ты её не видишь?

— Кого?

Настолько неслышно, что пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.

— Мою Смерть.

* * *

Сэму казалось, он в каком-то параллельной реальности. Он изумлённо смотрел, как мечется, словно обезумевший, взгляд его отца по стенам подвала, и чувствовал, как сжимается сердце от… жалости. Никогда он не думал, что будет испытывать это чувство по отношению к Николасу Мокану. Поначалу — потому что тот внушал что угодно, но не жалость. Страх, ужас, восхищение, уважение, любовь. Затем к этим эмоциям прибавились недоверие, презрение, ненависть. Но никогда — жалость. Никогда — желание освободиться от этих чёртовых кандалов и схватить за плечи крутящегося вокруг своей оси мужчину, которым при каждом повороте цеплял глазами сына, но словно не видел его. По телу ознобом страх. Но сейчас он боится не отца. И не того, что тот может сделать. Сейчас ему до жути страшно за мужчину, странно улыбающемуся чему-то или кому-то в пустом углу.

— Господи, — Сэм выдохнул, подаваясь вперёд и гремя цепями. Медленный выдох, чтобы не показать сочувствие, которое начало поедать его грудную клетку изнутри. Его отец сошёл с ума. В очередной раз мазнул взглядом по телу сына и снова напрягся, стискивая челюсти, выискивая кого-то невидимого.

— Отец, — сказал тихо, на этот раз не стремясь задеть. Искренне. Оно само сорвалось с губ. Это беспокойство и понимание того, что нет никакого триумфа видеть таковым Николаса Мокану. Того, кто причинил столько зла ему и его семье. Того, кто всего несколько часов назад едва не отправил на смертную казнь его мать. Того, по чьему позволению друзья Сэма были растерзаны беспощадными псами Нейтралитета.