Мертвая хватка - [19]

Глазомер ее не подвел: пенек оказался на три с половиной сантиметра толще, чем яблоня Азизбекова.

Пришедший на смену Азизбекову директор ботанического сада, услышав новость, выразил вежливое сомнение в том, что она соответствует, действительности. «Покойный Григорий Арутюнович мог ошибиться, – мягко сказал он, – да и яблоня, знаете ли, растет… Все эти замеры – вещь очень приблизительная, особенно на живом дереве». – «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, – язвительно сказала на это Анна, – картину, корзину, картонку и маленькую собачонку». – «Совершенно верно! – неизвестно чему обрадовавшись, подхватил директор. – Помните, как кончалось это стихотворение? Однако за время пути собака смогла подрасти…» – «На три с половиной сантиметра, – сказала Анна. – И не в длину, а в толщину. За зиму. Вы же ботаник по образованию, кандидат наук. Как вы можете такое говорить?»

Директор в ответ только пожал плечами и посоветовал Анне, если ей так уж неймется, самой обратиться в милицию со своими подозрениями. Глядя в его гладкое, чисто выбритое, немного рыхловатое лицо, Анна живо припомнила слухи о якобы имевшей место вражде между ним и Азизбековым, вражде карьериста, прирожденного администратора от науки с талантливым ученым. Раньше она не придавала этим слухам значения, но теперь ей показалось, что пропажа яблони Азизбекова директора нисколько не огорчила. Пропала и пропала, невелика потеря – яблоня. Вот если бы пальма!..

И вообще, теперь, когда результат многолетнего труда Азизбекова просто исчез, будто испарился, директору, наверное, стало намного легче дышать. По крайней мере, ничто больше не будет мозолить ему глаза, напоминая о предшественнике, которому он со своей кандидатской степенью в подметки не годился. Да и необходимость продолжать чужой эксперимент, в котором ты ни бельмеса не понимаешь и который тебе совершенно неинтересен, теперь отпала. Конечно, официально никто не обязывал директора продолжать работу с «яблоней Гесперид», но некие моральные обязательства все-таки существовали, и он, наверное, испытывал от этого определенный дискомфорт. Что ж, теперь дискомфорту конец…

«Уж не сам ли он все это подстроил? – вдруг подумала Анна. – Ботанический сад, конечно, не коммерческий банк, но все-таки нас тоже охраняют, и провернуть такую операцию самостоятельно, без помощи изнутри, постороннему человеку, наверное, было бы затруднительно».

Она тряхнула головой, отгоняя тревожные мысли, и недоверчиво улыбнулась: ну и ну! Надо же было до такого додуматься! Нет, сегодня с ней и впрямь творится что-то неладное.

Ее будто подменили: сначала это постыдное желание убивать, потом подозрения в адрес директора… Конечно, исчезновение яблони, на которую ее покойный учитель возлагал такие надежды, приятным событием не назовешь, но надо же все-таки и меру знать! Подозрения разъедают душу, как концентрированная серная кислота, а душа у человека, между прочим, одна. Испортишь эту – другую в магазине не купишь и по почте не выпишешь…

Анне вдруг стало жалко остролицего оперативника. Ведь подозревать всех и каждого и никому не верить на слово – его работа! Что же в таком случае творится в его душе? Там ведь, наверное, живого места не осталось, сплошные дыры да рубцы от старых ожогов… Потому-то он и смотрит на людей с чисто утилитарной точки зрения. Одни для него – раздражающая помеха, другие – враги, а третьи – оружие в борьбе с этими врагами или просто инструменты для достижения той или иной цели. Разве можно так жить? Ведь у него же, наверное, жена есть, дети… Как же он с ними? Кто они для него – помеха, обуза, враги или инструменты? Ах, да что там говорить об остролицем милиционере! Ведь сейчас многие именно так и живут – никому не веря, ничего по-настоящему не любя и идя по головам даже там, где в этом нет ни малейшей необходимости.

Не дойдя до метро, Анна свернула на бульвар, по-весеннему прозрачный и почти пустой в это время суток, и присела на скамейку. Было уже по-настоящему тепло, но не жарко – в самый раз для того, чтобы посидеть на солнышке и собраться с мыслями. Спереди и сзади, за низкими чугунными решетками сквера, шурша колесами по сухому асфальту, пролетали автомобили. Анна открыла сумочку, вынула сигареты, заглянула в пачку и вздохнула. Сигареты – это было громко сказано; в пачке осталась одна-единственная сигарета.

Впрочем, в данный момент больше ей и не требовалось. Анна вообще курила очень мало, пачки хватало ей на неделю, а иногда и на две, особенно когда она находилась в отпуске и поблизости не было курящих коллег. «Да, – решила она, – покурить – это идея. Это как раз то, что нам теперь требуется. Говорят, никотин успокаивает. Правда, те же самые люди утверждают, что он также и тонизирует, и помогает сосредоточиться, и даже сбросить лишний вес. Про курение вообще много говорят – и хорошего, и плохого. Совсем как про яблоки Азизбекова…»

Анна поморщилась, прикуривая сигарету. Опять." Разумеется, самый простой выход – это смириться и оставить все как есть. Остролицый опер, например, утверждал, что это не только самый простой выход, но и единственный. По его словам и, главное, по выражению лица выходило, что, сколько ни плутай по разным коридорам, все равно рано или поздно вернешься именно к этой двери, потому что только ее тебе под силу открыть. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, это не тратить понапрасну время, силы и нервные клетки, а сразу сложить ручки и плыть по течению, проглотив обиду. Можно просто плюнуть – в конце концов, это была просто яблоня, даже не ее личная, даже не ею выращенная, – а можно было попытаться повторить то, что сделал Григорий Арутюнович.