Мерседес из Кастилии - [29]

— Ах, Санчо, у тебя, как вижу, корыстолюбивая душа! Впрочем, каждый человек имеет известную цену, и ты, повидимому, никогда не забываешь о своей цене!

— Я и сам всегда подозревал, что душа у меня корыстолюбивая, сеньор адмирал, и о цене себе я тоже постоянно думаю, потому что постоянно боюсь продешевить себя. Дайте мне только хорошую цену и побольше всяких подарков, и вы увидите, каким я стану бескорыстным!

— Понимаю, — сказал Колумб, — тебя ничем испугать или устрашить нельзя, но купить можно! В задаток возьми себе этот дублон, и если ты мне в течение всего пути останешься верен, то и при дележе наград не будешь забыт!

— Если так, то поверьте мне, что во всем вашем флоте, ваше превосходительство, у вас не найдется другого такого бескорыстного слуги, как я! Вы спокойно можете теперь спать: пока руль в моих руках, «Санта-Мария» будет итти прямехонько к Катаю!

Колумб после этого возвратился в свою каюту, но еще и после того выходил наверх раза два или три в продолжение ночи, чтобы наблюдать за погодой и за людьми. Пока у руля стоял Санчо, судно шло в должном направлении, но когда его сменили другие, то они повторили то же, что и первый рулевой, смененный Колумбом.

— Мы эту ночь хорошо шли, к сожалению, только забирали дальше к северу, чем я того желал, — сказал дон Христофор поутру своему юному другу. — После заката мы отошли на тридцать миль от Железного острова, но это только потому, что наши рулевые в эту ночь случайно или умышленно уклонялись от прямого пути и вели судно почти параллельно западному берегу Европы. Таким образом, они старались провести меня там, на палубе, пока я старался провести их здесь, на записях. Печально, милый Луи, что приходится прибегать к таким хитростям и уловкам… Но теперь нам нечего больше опасаться португальцев, и мы, наконец, на надлежащем пути; еще меня радует, что оба Пинсоны мне верны, и их каравеллы идут все время в кильватере «Санта-Марии»[35].

Когда солнце взошло, ветер стал заметно свежеть и постепенно переходить к югу; волнение было не сильное, и суда шли в желаемом направлении, почти не уклоняясь в сторону. Недовольство матросов как будто утихло, а свежий ветер при ярком солнце всегда удивительно веселит душу моряков и придает им бодрости. Ничего угрожающего кругом не было, никаких новых опасностей, которых втайне опасался экипаж в этих неведомых людям водах, не встречалось, и в эти сутки флотилия Колумба сделала сто восемьдесят миль, вместо которых официально были показаны всего сто пятьдесят миль.

Во вторник, одиннадцатого сентября, ветер переменился и стал еще более благоприятным для эскадры. Суда шли прямо на запад, делая, приблизительно, по пяти миль в час. Вскоре после полудня марсовой матрос вдруг, ко всеобщей радости, крикнул: «Кит!» Кит в открытом море всегда является для экипажа развлечением, если только он настолько далеко, что не грозит опасностью судну. Все сбежались смотреть на кита, но вскоре оказалось, что то был не кит, а мачта потерпевшего крушение судна, которую марсовой матрос издали принял за хвост этого громадного животного.

— Это предзнаменование, ребята! — крикнул один из недовольных.

— Что ты мелешь, болтун? Смотри хорошенько: мачта-то эта имеет вид креста. Этот символ предвещает нам удачу и успех! — воскликнул Санчо.

— Да, ты прав, Санчо! — подхватил эту выдумку адмирал.

Так как мачта с прикрепленной к ней реей действительно походила на крест, то остроумная мысль Санчо нашла себе сочувствие среди темных и суеверных моряков.

В течение трех суток маленькая флотилия беспрепятственно продолжала свой путь при благоприятном ветре. Тринадцатого сентября суда встретили противные течения, которые стали их относить к юго-востоку, в сторону пассатных ветров.

Адмирал и дон Луи находились на своем обычном посту, на юте, когда Санчо-Мундо отошел от руля, передав его другому рулевому, сменившему его с вахты. Вместо того, чтобы пойти на бак, где находились остальные матросы, он почему-то остановился возле юта и смотрел наверх, как бы желая показать, что желал бы взойти и сообщить нечто своему адмиралу. И действительно, выждав минуту, когда никто не мог его видеть, он поспешно взбежал на ют и остановился перед Колумбом.

— Что ты имеешь сообщить, Санчо? Говори прямо! Если ты хочешь опять выпросить дублон, то говори без лишних проволочек!

— Слушаю, сеньор адмирал! Как вам известно, я не из трусливого десятка, и меня не смутит даже и то обстоятельство, что судно идет на запад вместо того, чтобы итти на восток, а все же я должен сказать, что наше плавание не совсем благополучно: есть признаки необычайные, на которые я хочу обратить ваше внимание, и золота на этот раз за свое сообщение не возьму, сеньор адмирал! Вам, конечно, известно, что, стоя на вахте, человек мало ли о чем думает: об улыбке и дородстве какой-нибудь бабенки, оставшейся на берегу, и о сочном бараньем боке с кашей, а иногда, при случае, даже о своих грехах!

— Разрешите мне выбросить этого болтуна за борт, сеньор Христофор! — воскликнул выведенный из терпения дон Луи, положив руку на плечо Санчо.

Колумб ласково снял его руку и укоризненно взглянул на юношу.