Мерле и Стеклянное Слово - [25]

Перед глазами Мерле промелькнула забытая картина: Арчимбольдо склоняется перед зеркалом, а его губы беззвучно шевелятся. Он произносит какое-то слово…

— Стеклянное Слово, — проговорила Юнипа, смакуя каждый слог. — Я не знала, что его так называют.

— И ты не знаешь, как оно звучит?

— Нет, — ответила Юнипа. — Арчимбольдо убили, он не успел его сказать.

Боже мой, подумал Серафин, когда Лалапея вытащила из воды правую руку. До плеча она была серой, почти синей, и казалась сделанной из воска. Она висела как плеть. Безжизненная, отмершая рука.

Лицо сфинкса исказилось от боли, но огонь неукротимой силы все еще горел в ее светло-карих глазах.

— Унка, — позвала она, не обращая внимания на Серафина.

Унка быстро наклонилась, чтобы помочь Лалапее встать, но Лалапея просила не о помощи.

— Мерле нужно… Слово, — упрямо сказала она.

Унка покачала головой.

— Мы должны позаботиться о руке. Если мы где-нибудь добудем огня…

— Нет. — Лалапея с мольбой смотрела на Унку. — Сначала Слово.

— Что она хочет этим сказать? — спросил Серафин.

— Прошу тебя! — Голос сфинкса звучал умоляюще.

Серафин не спускал с Унки глаз:

— Какое слово?

— Стеклянное.

Избегая смотреть на Лалапею, Унка опустила глаза, как будто заметила что-то в снегу. Но там была только ее собственная тень, и она как будто просила у тени совета.

— Мерле и Юнипа должны идти к Барбриджу, — сказала Лалапея, — Юнипа владеет взглядом, она — проводница. Но чтобы открыть ворота, ворота из зеркального стекла, ей нужно Стеклянное Слово.

Здоровой левой рукой женщина-сфинкс прижимала к телу мертвую правую. У Серафина никогда еще не было обморожений, но он слышал, что они так же болезненны, как ожоги. И как только Лалапея еще не лишилась чувств!

— Я не знаю Слова, — осторожно сказала Унка.

— Ты нет. Но он знает.

Серафин ошеломленно смотрел на обеих женщин.

— Он?

И он вдруг понял: Арчимбольдо!

Лалапея не ответила, но Унка кивнула.

— Мерле имеет право знать правду. У меня не хватит сил рассказать ей все. Но Слово… его бы я могла сообщить ей. Здесь и сейчас, Унка! — заклинала сфинкс, глядя на свою мертвенно-бледную правую руку.

Унка все еще колебалась, и Серафин, чувствовавший себя ужасно беспомощным из-за своего незнания, чуть было не схватил ее за плечи и не начал трясти.

— Ну же! Сделай что-нибудь! Помоги ей!

Унка тяжело вздохнула и кивнула. Поспешно скинув с себя рюкзак, она достала оттуда зеркальную маску Арчимбольдо — совершенную копию его лица из серебряного зеркального стекла. Унка изготовила ее после смерти мастера, но Серафин подозревал, что это настоящее лицо Арчимбольдо, отделенное от тела и превращенное в стекло с помощью неизвестных заклинаний.

Унка протянула маску Лалапее.

— Он будет говорить со мной? — спросила сфинкс с сомнением в голосе.

— Со всяким, кто ее наденет.

Серафин смотрел то на одну, то на другую. Он не отваживался задавать вопросы.

Лалапея несколько секунд смотрела на морщинистое лицо, затем повернула маску и стала разглядывать изнанку. На мгновение в ее взгляде отразилась неуверенность, затем она левой рукой решительно прижала маску к лицу. Маска осталась на лице, даже когда она отпустила руку. Казалось, внутренняя поверхность маски точно соответствовала тонким чертам Лалапея.

Серафин смотрел, затаив дыхание, и ждал, что Лалапея вот-вот заговорит голосом Арчимбольдо. Представление ему не нравилось, что-то в нем было недостойное, напоминающее пошлый трюк чревовещателя.

На минуту все замерли. Даже те, кто оставался под пальмами, хотя они не могли видеть того, что происходит у реки. Серафин полагал, что мальчики все-таки чувствовали это, так же как и он сам. Магия проникала сквозь лед и холод, струилась во всех направлениях, возможно, даже вверх по течению реки, где под ее воздействием задвигались плавники окоченевших рыб. Руки Серафина покрылись гусиной кожей, и он почему-то ощутил легкое давление за глазными яблоками, как при сильной простуде. Но это ощущение прошло так же быстро, как появилось.

Лалапея, растопырив пальцы, схватилась здоровой рукой за маску и легко сдернула ее с лица, которое осталось таким, как прежде, и даже не покраснело. Унка облегченно вздохнула, когда сфинкс вернула ей стеклянный намордник.

— Только и всего? — спросил Серафин.

Унка сунула маску обратно в рюкзак.

— Ты бы не говорил так, если бы сам примерил ее.

Лалапея снова наклонилась над отверстием во льду.

— Не надо, — прошептал Серафин.

Но он не стал ее удерживать. Они все знали, что это был единственный выход.

Лалапея погрузила в воду здоровую левую руку. Серафину казалось, что холод крадется вверх по руке, унося кровь из предплечья, окрашивая кожу в белый цвет. Сфинксы — дети пустыни, и сильный холод губителен для них.

Снова проходили минуты, и все вокруг как будто застыло. Даже мороз задержал свое дыхание, и ледяной ветер улегся над равниной. Лицо Лалапеи становилось все бледней и бледней, а рука, опущенная в холод, постепенно отмирала. Но сфинкс не вытаскивала ее, а терпеливо ждала и искала в темноте подо льдом ответ на свои беззвучные призывы.

Потом уголки ее рта дрогнули, промелькнула тень улыбки. Ее веки закрылись, будто скованные глубоким, глубоким сном.