Мэрилин Монро - [3]

Кстати, если бульварную манеру газетного очеркиста и репортера еще как-то можно объяснить (скажем, сжатыми сроками подготовки номера, заботами о подписчиках, даже построчными гонорарами), то развязный тон и фактовая вседозволенность иных книжных изданий порой просто поражают. Кем бы ни была героиня книги — актрисой ли, манекенщицей, фотомоделью или еще кем, — только от автора зависит, показать ли ее человеком, вещью, куклой или андрогеном. Почему аббат Прево или Стефан Цвейг могли писать о своих героинях тактично, с уважением и сочувствием? Более того, отсутствие художественности — тоже предмет самого серьезного интереса. Между тем пишущие об актерах даже и не вспоминают о художественности в актерской работе, просто подразумевая ее, а напрасно: скольких актеров это заставило бы критически отнестись к себе. А так — попробуй отдели художественность от нехудожественности! Куда легче даются жизненные и съемочные подробности. Но что с ними делать — вот вопрос. Положим, в жизни профессиональных актрис, вроде Бет Дэйвис или Элизабет Тэйлор, биографические подробности самого тонкого свойства нужны и полезны как материал для будущих ролей, как топливо, как заготовка для тигля, где выплавляется художественный образ. Но что делать, когда речь идет о жизни Мэрилин, ведь она сама по себе образ. Образ времени, среды, общества, их законченный и воплощенный характер. Увидеть его — вот проблема.

Поэтому для пишущего о Мэрилин история ее жизни может быть и увлекательнейшей темой, а может не представлять вообще никакого интереса. Все зависит от того, как посмотреть. Смотрят, понятно, по-разному.

Будь Мэрилин и посейчас жива (а кто решится представить ее себе шестидесятисемилетней?), кому какое было бы дело до того, что ее мать, а еще раньше ее бабка кончили свои дни в сумасшедшем доме? Что с того, что ее дядя, как говорят, застрелился, и тоже на почве душевной неуравновешенности, а кто подлинный отец Мэрилин, до сих пор неизвестно? Когда в середине пятидесятых годов последний из кандидатов в отцы раздумывал над тем, встречаться ли ему со «звездой», которую ему прочат в дочки, даже для купавшегося в сплетнях Голливуда это обстоятельство не представило ни малейшего интереса.

Но Мэрилин умерла, причем при загадочных обстоятельствах, и, как увидим, никто особенно и не способствовал разгадке ребуса, предложенного в первых числах августа 1962 года. Более того, все, кто, имея к тогдашним событиям хоть какое-то отношение, дожил до сего дня, при малейшей попытке что-либо выяснить оказывал прямо-таки бешеное, отчаянное, упорнейшее сопротивление. А это само по себе вызывает — не может не вызвать — вполне законное любопытство, причем уже не столько собственно к загадке смерти, сколько ко всей жизненной истории Мэрилин.

Однако же, если это любопытство и законно, то все же не перелюбопытствовать бы! Ведь если перед расследованием всего, что кажется — с той или иной степенью вероятности — преступлением, небезуспешно водружаются серьезные, иногда непреодолимые препятствия, то что может помешать расследованию биографии? Вот когда практически все может быть пущено в дело: и душевная болезнь матери и бабушки, и самоубийство дяди, и материнское легкомыслие, и отсутствие достоверного отца, и многое-многое другое. Все это относится к той сфере пикантных данных, которые принято называть анкетными, но кто же в анкетах пишет правду? При этом уже вполне естественно и закономерно на авансцене появляется особый тип исследователя — исследившего, испачкавшего этими самыми анкетными данными не одну человеческую жизнь и потому, наверное, называемого американцами mackraker, то есть «разгребателем грязи». С усердием квалифицированного кадровика этот «искусствовед в штатском» перелопачивает горы бумаг, в том числе (и с особым пристрастием) сугубо интимных, выслушивает, вынюхивает, выцеживает, вытрясает, выжимает, вытаскивает, выгребает тонны слухов, талоны сплетен, литры жалоб, кубометры историй, анекдотов и неизмеримую массу прочих в высшей степени авторитетных и достойных внимания источников информации, после чего, приправив все найденное желчью, сарказмом и торжеством посвященного, выставляет это пряное и воздушное блюдо перед жаждущим новостей читателем. Таковы уж правила игры современных легендописателей. В отличие от легенды народной легенде официальной непременно потребны анкетная документация и охочий до новостей читатель.

Но как же все-таки писать о Мэрилин? Все эти разговоры кончаются обычно ничем, как только дело доходит до конкретного человека. Вот он, конкретный человек — Мэрилин. Не глава правительства, не министр, не энтузиаст массовых занятий гимнастикой, как оказывается, даже не актриса. Кроме красоты (как известно, величины относительной) да некоторых необыкновенных жизненных обстоятельств (сегодня способных лишь заставить пожать плечами), у бедняжки Мэрилин, кажется, нет ничего, что можно было бы предъявить Истории в качестве счета, билета в рай. Тогда, спрашивается, зачем, во имя чего вызывать из тьмы небытия призрак женщины, о которой в наш практический век и сказать-то вроде нечего, кроме бессмертной сентенции: «Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своей красотой — и более ничего»?