Мэри Вентура и «Девятое королевство» - [104]

Мирное чередование занятий и игр в школе Ханнуэлл теперь все чаще нарушалось хриплым, деспотичным воем сирены воздушной тревоги. Без давки и болтовни, обычно сопровождавших учебные тренировки, мы брали наши пальто и карандаши и гуськом спускались по скрипучей лестнице в школьный подвал, где сидели, согнувшись, в углах, соответствующих цветам наших бирок, с засунутыми между зубами карандашами, чтобы, как объясняли учителя, случайно не прикусить язык во время бомбежки. Некоторые дети из младших классов начинали плакать: в подвале было темно, холодные стены слабо освещались единственной голой лампочкой на потолке.

Дома родители проводили много времени у радиоприемника, с серьезными лицами слушая краткие сводки новостей. А когда я неожиданно входила, сразу воцарялась необъяснимая тишина; привычное уныние иногда нарушалось фальшивыми приступами веселья, что было еще хуже.

Хоть я и знала о существовании в мире зла, но не была готова к такому вероломному его распространению, выходу за пределы получасовых радиопрограмм, комиксов, субботних двойных киносеансов и не могла принять на веру оптимистичные предсказания сокрушительно быстрого финала. Во мне укоренилась вера в могущество добра, способного меня защитить: мои родители, полиция, ФБР, президент, Американские вооруженные силы и даже такие символические его посланники, как Тень, Супермен и другие. Не говоря уже о Боге. Естественно, что с такими защитниками, окружавшими меня концентрическими кругами до бесконечности, у меня не было причин для страха. И все-таки я боялась. Несмотря на мое усердное изучение мира, оставалось что-то, о чем мне не рассказали, в руках не было какого-то кусочка пазла.

Размышления об этой тайне вновь завладели мною в пятницу, когда Морин догнала меня по дороге в школу.

– Мама сказала, ты не виновата, что укусила Лероя, – произнесла она тонким слащавым голосом. – Она сказала, это потому, что твой отец немец.

Я была поражена до глубины души.

– Мой отец не немец, – возразила я, когда снова обрела дар речи. – Он… он из Польского коридора.

Географические различия ничего не значили для Морин.

– Он немец. Так говорит мама, – упрямо настаивала она. – Кроме того, он не ходит в церковь.

– Как мой отец может быть в этом виноват? – Я попробовала другую тактику. – Отец не кусал Лероя. Это сделала я.

Ничем не оправданное вовлечение отца в ссору, затеянную Морин, привело меня в ярость, но и слегка испугало. На перемене я увидела, что Морин окружили другие девочки.

– Твой отец немец, – прошептала мне Бетти Салливан на уроке рисования.

Я рисовала значок гражданской обороны – белую молнию, рассекающую по диагонали красно-голубое поле, – и не подняла головы.

– А он не шпион?

После школы я сразу пошла домой, полная решимости поговорить с мамой. В то время отец преподавал в городском колледже немецкий язык, но от этого он не был американцем в меньшей степени, чем мистер Келли, или мистер Салливан, или мистер Гринблум. Да, он не посещал церковь, это правда. И все же я не понимала, какое отношение этот факт или преподавание немецкого языка имеют к моей драке с Келли. Однако со стыдом сознавала, что, укусив Лероя, каким-то неясным, косвенным образом навредила отцу в глазах соседей.

Я медленно прошла через переднюю дверь и направилась в кухню. В вазочке для печенья ничего не было, если не считать двух засохших имбирных пряников, оставшихся еще с прошлой недели.

– Ма! – позвала я, поднимаясь по лестнице. – Ма!

– Я здесь, Сэди. – Голос матери звучал приглушенно, отдаваясь эхом, словно она находилась в другом конце длинного тоннеля.

Хотя в короткие зимние дни темнело рано, в доме не горела ни одна лампочка. Я перепрыгивала через две ступеньки.

Мама сидела в большой спальне у меркнущего окна. В большом кресле с подлокотником она казалась очень маленькой, какой-то съежившейся. Даже при слабом свете я увидела ее красные веки и слезы в уголках глаз.

Мама, похоже, совсем не удивилась, когда я передала ей слова Морин. И не попыталась, как обычно, сгладить ситуацию, сказав, что Морин маленькая и не понимает, что говорит, а мне следует быть мудрой – простить ее и все забыть.

– Ведь папа не немец, Морин врет, правда? – спросила я, желая быть уверенной.

– В каком-то смысле он немец, – удивила меня мама. – Он гражданин Германии. Но в другом смысле, какой имеет в виду Морин, ты права: он не немец.

– Он никому не может причинить зла, – вырвалось у меня. – Он будет защищать нас, если придется.

– Конечно, будет. И мы с тобой это знаем. – Мама не улыбалась. – И соседям это известно. Но в военное время люди часто пугаются и забывают о том, что знают. Я даже думаю, что папе, возможно, придется на какое-то время уехать от нас из-за этого.

– Его призовут в армию? Как сына миссис Абрамс?

– Не совсем так, – медленно произнесла мама. – На западе есть места, куда отправляют немецких граждан на время войны для их же безопасности. Твоему отцу тоже предложили туда поехать.

– Но это несправедливо! – Как только мама может сидеть здесь и спокойно говорить, что с отцом собираются обращаться как с немецким шпионом! По спине у меня побежали мурашки. – Это ошибка! – Я подумала о Морин Келли, Бетти Салливан и других девочках: что они скажут, узнав об этом? В голове промелькнули мысли о полиции, ФБР, президенте, Американских вооруженных силах. Я вспомнила о Боге. – Бог этого не допустит! – воскликнула я с воодушевлением.