Мэри Роуз - [11]

— Где Энтони? — встревоженно спросила Фенелла, даже не поздоровавшись.

— Он его бьет! — вырвалось у Сильвестра.

— Кто? Декан?

Сильвестр кивнул.

— Двадцать пять ударов, причем не розгой, а этой ужасной палкой. Энтони рисовал под столом корабль… О, Фенелла, он лгал нам! Он не освободился от этого, он готов на все, как и прежде, лишь бы построить корабль!

И тут он с ужасом увидел показавшуюся из-за спины Фенеллы девушку — то была его сестра Джеральдина. Последний человек, которого ему сейчас хотелось встретить.

— Доброе утро, братец, — произнесла она. — Поскольку все остальные в этом городе мне безразличны, я хотела, чтобы ты первым узнал новость.

— Какую?

— Я уезжаю ко двору. — Джеральдина, ликуя, запрокинула голову, волосы выбились из прически. — Знакомый отца по адмиралтейству нашел мне место — при дворе королевы Екатерины.

— А как он мог освободиться от этого? — спросила Фенелла, продолжая разговор, как будто Джеральдины здесь вообще не было. — Для него это было бы все равно что освободиться от самого себя. Его корабли — это лишь крохотный осколок мира, который он понимает.

Сильвестр вынужден был признать, что она права. Более того, Энтони рожден строить корабли; у него талант, в котором с ним никто не может тягаться. Тот, кто не подпускает его к кораблям, отнимает что-то не у него, нет — он отнимает что-то у мира.

— Но мы не имеем права допустить этого! — воскликнул он. — Отец Бенедикт разобьет ему достоинство, он измочалит его, как тряпку!

Смех Джеральдины прозвучал неестественно, похоже, она была очень напугана.

— А он бесстрашен, господин декан, этого у него не отнять.

— Бесстрашен? — набросился на нее Сильвестр. — Потому что он послал нас на улицу и теперь мучает его там? Энтони доходяга, Джеральдина. А еще калека. Он не может защититься.

Небесно-голубые глаза Джеральдины расширились так, что стали видны белки.

— Кто бьет черта, тот острит себе кол.

— Энтони не доходяга и не калека, — произнесла Фенелла, по-прежнему не обращая внимания на Джеральдину. — Если он не защищается, значит, не хочет, а его достоинство у него не отнимет никто.

Сильвестр замер. Фенелла была не так уж неправа. То, что он может защититься и от высокого, крепкого парня, Энтони доказал давно, правда, несмотря на это, случившееся тогда едва не убило его.

Джеральдина переводила недовольный взгляд с одного на другого. Все молчали, пока не пришел Энтони. Камзол он держал на локте. В одной рубашке и брюках он действительно не выглядел доходягой, а был сплошным клубком сухожилий и мышц. Даже сейчас, после перенесенного унижения, в его бедрах чувствовалась какая-то затаенная сила.

«Мы все еще мальчишки, — осознал Сильвестр. — А он — мужчина. Который не только знает, как ставятся шпангоуты каракки, но и каково это — убивать». Энтони казался усталым, лицо у него было красным и потным. Сильвестру хотелось обнять его и прошептать, что он считает его сильнее других.

— Очень плохо было? — спросил он.

— Нет, — ответил Энтони и пошел дальше.

— Отец Бенедикт — проклятый живодер.

— Нет, — снова заявил Энтони.

— Ты считаешь, что он имел право бить тебя? — набросился на него Сильвестр. — Никто из нас никогда не получал от него порки. Нас он уважает, а с тобой обращается как с упрямым бараном, который не заслуживает уважения. И почему ты защищаешь его после этого, я не понимаю.

Энтони перевел на него взгляд бронзово-карих глаз.

— Он прикоснулся ко мне, — произнес он. — Замарал руки и не испугался.

Сильвестр удивленно молчал. Только теперь до него дошло, почему Джеральдина сказала, что декан храбр. Ему хотелось обнять Энтони, но он не осмелился, как и всегда. Даже Мортимер Флетчер не прикасался к младшему сыну — со дня смерти Ральфа. Энтони стал неприкасаемым, как прокаженный. Неужели отец Бенедикт стал первым человеком за девять лет, который осмелился прикоснуться к Энтони? И вдруг вперед вышла Фенелла. Она преградила Энтони дорогу, взяла его лицо в руки и какое-то время просто стояла неподвижно, а потом принялась гладить его. Энтони замер лишь на один удар сердца. Затем расслабился и, словно во сне, опустил веки, отдаваясь ее рукам. Фенелла долго гладила его по щекам, потом ее руки скользнули ниже и принялись гладить плечи.

Сильвестр отвернулся. Никогда прежде он не чувствовал так явно, что двое людей должны остаться наедине. Во рту пересохло.

Разве он не предложил принять удары вместо Энтони? Разве не стоило бы другу поблагодарить его? Ему не хотелось думать подобным образом, и он ненавидел себя за собственную зависть. И, чтобы не чувствовать себя так, словно весь мир обернулся против него, Сильвестр перевел взгляд на сестру и… испугался.

Джеральдина, холодная Джеральдина, которую ничто в этом мире не могло задеть, смотрела на Энтони и Фенеллу, как на двух неземных существ. Ее губы трепетали, словно она пыталась что-то сказать, но не могла издать ни звука. Она наблюдала, как Фенелла гладит лицо и плечи Энтони, и не могла отвести глаза, как будто ее заколдовали. Впервые в жизни она не могла отстраниться, наморщить носик и, насмешливо улыбнувшись, пойти прочь с гордо поднятой головой. При этом она была прекрасна как никогда. Настолько прекрасна, что Сильвестру стало больно.