Мераб Мамардашвили: топология мысли - [60]
При выпрямлении кривой, разумеется, мы испытываем резонанс памяти, не той механически-физиологической, которая якобы работает в нашем мозгу, не той способности нервной и физической организации нашей, а той культурно-душевной способности создавать тексты сознания. Мы порождаем тексты сознания. При встрече опыта и воспоминания мы испытываем резонанс, как на перекрестке сталкиваются две машины. Они ведь сталкиваются именно потому, что каждая из них не ведает, что едет другая, не смотрит вокруг, не контролирует свои действия и не видит, что кто-то едет по другой кривой. В нас сталкиваются разные реакции, не контролируемые нами, реакции от прожитого, и реакции от памяти. При их столкновении происходит резонансная сшибка. Чтобы как-то согласовать их, мы создаем такую машину по увязке, свой сюмболон.
Итак, чтобы построить связь между тем, что было, и историческим объёмом памяти, мы строим некую резонансную машину, специальный текст-зеркало, ставим его перед своим жизненным путем, с тем, чтобы по отражениям как-то проделывать работу по исправлению кривой, мы исправляем путь, пытаясь понять, что было на самом деле с нами. Мы читаем другую жизнь глазами этого текста, а не другого. Мы просто по-другому не увидим ничего, не прочитаем. Мы читаем текст с помощью другого текста. М. К. выводит закон: «прочитать текст мы можем только текстом» [ПТП 2014: 452].
Роман и есть построенная резонансная машина, мы строим текст для чтения другого текста – «текст искусственной памяти, или текст романа, для чтения текста впечатлений», и этот текст романа не сводится к описанию эмпирических эпизодов, когда-то произошедших со мной [ПТП 2014: 454]. Я ведь своим текстом могу перемещаться по времени как угодно, перекраивая эти эмпирические события. Например, мемуар пишется из стремления всё восстановить как было, якобы, на самом деле, объективно. Но это ложное стремление к объективности нас удаляет от самих себя. В стремлении к объективности мы как раз уходим по кривой, забывая себя как есть. При буквальном воспроизведении того, что было, последовательно происходило, с самим собой невозможно соединиться. Воссоединение происходит посредством установления связи, в связке нового текста произведения.
Рассеяние и собирание
Итак, повторяет М. К., мы имеем дело с двумя тактами ритма жизни (составляющими единицу пути жизни). Первый такт означает импликацию, воплощение актуальной жизни событий, себя самого – в чем-то: в картинах, образах, вещах, предметах, географических местах … Мы рассыпаемся на части, на вещи, эпизоды, которые разбегаются по жизни в разные стороны. Нас разбрасывает по жизни. Второй такт означает воссоединение с самим собой, но через косвенное создание особой машины, романа, произведения.
Это можно также представить и на карте. Вот я смотрю на карте свой город. Вот мой дом на ул. Жданова. Дом 12. Там мы жили на пятом этаже, в 24 квартире. Рядом 36-я школа. Дальше – Дом культуры им. Калинина. Туда я ходил 10 лет в ансамбль бального танца. Вот недалеко интернат. С пацанами из интерната мы выясняли отношения. Территория была поделена. Туда в одиночку ходить было опасно. Вот дальше пустырь, я там гулял с собакой, по кличке Амур. Мама потом отвела его и отдала кому-то. Мне не сказала ни слова. Обидно было. Вот дальше за пустырём – проходная завода им. Чкалова. Там работали родители. Там однажды за 5 копеек я купил котёнка. Принес домой. Мама была категорически против. Она вообще животных не любила. А вот совсем дальше, через улицу, дальше через овраг, снова через улицу, потом снова овраг, какие-то строения, чужие дворы, и выход на проспект Богдана Хмельницкого (смешно, почему имени его?), там стоит Дворец культуры им. Горького. Большой, с колоннами, сталинской постройки, как и весь этот проспект. Туда я ходил целый год в музыкальную школу к преподавателю на уроки музыки. Сначала она приходила сама к нам домой. Мы с братом учились вместе. Потом оказалось, что брат был весьма далёк от музицирования. А мне нравилось подбирать одним пальцем на фортепиано разные мелодии. И я стал ходить туда. Мама не боялась меня отпускать. Ходил в разное время года, и в мороз, и в снег, по оврагам и подворотням. А потом совсем нас забросила судьба в Академгородок. В другой мир. Ну и дальше можно гулять по карте жизни.
Так само собой нагромождается нечто вроде жизненного материала, пока сырого и не понятного, какая-то разбросанность по жизни. Над этими местами нагромождаются события, образы, вещи, какие-то случайные эпизоды, встречи, приключения, звуки, запахи, ощущения и переживания. Вот это всё разбрасывание М. К. называет первым тактом, свёрткой нас самих, мы сворачиваемся в разные предметы и места.
А второй такт означает развертывание, развертку: «Путем развертки мы выходим из темноты на божий свет смысла и узнаем, что было то-то, смысл был такой-то» [ПТП 2014: 456]. Или, использует другую метафору М. К., сначала мы спускаемся вниз, в глубокий колодец, затем поднимаемся наверх. Мы получаем единицу пути, состоящую из двух отрезков. И ровно насколько мы уходим вниз, ровно настолько мы поднимаемся к смыслу наверх.
Какую форму может принять радикальная политика в то время, когда заброшены революционные проекты прошлого? В свете недавних восстаний против неолиберального капиталистического строя, Сол Ньюман утверждает, сейчас наш современный политический горизонт формирует пост анархизм. В этой книге Ньюман развивает оригинальную политическую теорию антиавторитарной политики, которая начинается, а не заканчивается анархией. Опираясь на ряд неортодоксальных мыслителей, включая Штирнера и Фуко, автор не только исследует текущие условия для радикальной политической мысли и действий, но и предлагает новые формы политики в стремлении к автономной жизни. По мере того, как обнажается нигилизм и пустота политического и экономического порядка, постанархизм предлагает нам подлинный освободительный потенциал.
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.