Меня зовут Женщина - [38]

— Видели по телевизору. Вы для русских слишком хорошо одеты и слишком симпатичные. Русские должны быть такие суровые люди в тяжелых пальто и больших шапках. Нам очень нравится Горбачев. А вам?

— Как говорят у вас в Англии, «смотреть на Тэтчер и жить при Тэтчер — разные вещи». Нам меньше нравится Горбачев.

— Объясните, почему «Макдоналдс» пользуется у вас таким спросом? Ведь «Макдоналдс» — это плохой тон, это самое низкое качество пищи.

— Видите ли, у нас вся остальная еда еще хуже. Они недоуменно переглядываются.

— Скажи, тебе действительно приходилось целый час стоять в очереди за продуктами? — спрашивают они меня.

— Иногда мне кажется, что вся моя жизнь прошла в очередях за продуктами, — сознаюсь я.

— А сколько стоят в Союзе твои кожаные брюки? — не унимаются они, пытаясь вывести меня на чистую воду.

— Это подарок, — отделываюсь я. Не могу же я сказать, что это хорошая подделка под кожу.

— А какой марки ваша машина?

— У нас нет машины.

— Как же вы передвигаетесь?????!!!!!

— На метро и автобусе.

— Но ведь это дорого и неудобно.

— Нет, это дешево и неудобно.

— Чем ты занимаешься и сколько зарабатываешь? В переводе на фунты, — спрашивают они Сашу.

— Я — певец. А в фунты это перевести трудно. — Еще бы не трудно! Если по курсу черного рынка, то получается примерно десять порций лондонского мороженого или пять минут на такси. После такого перевода они решат, что над ними издеваются, и уйдут обиженными.

— Ты — певец, значит, у тебя очень много денег. У Джона Леннона было очень много денег.

— Я пою оперную и церковную музыку. За это не платят много денег.

— А зачем ты ее поешь?

— Мне нравится.

— Нравится быть бедным? Они удивляются нашему хохоту.

— У нас к вам серьезное деловое предложение. Мы оба торгуем пивом. Давайте работать вместе в Союзе. Откроем в Москве паб, а вы будете у нас в пае, — продолжают они.

Тут мы просто умираем от хохота.

— А петь тоже будем во время уик-энда. Выпьем и будем петь. Нет, вы прикидываетесь русскими. Для русских вы слишком веселые, — говорят они на прощание.

— Они что, с Луны свалились? — спрашиваем мы у Рональда, когда они уходят.

— Девяносто процентов британцев представляют себе русского медведем в ватнике, всегда пьяным и с ружьем.

Я прошу у Рональда, чтоб он стрельнул сигарету, он обходит стойку вокруг, покупает пачку сигарет, достает одну и выбрасывает остальное в мусорницу. Я случайно вижу это в зеркале.

— Вот сигарета, — сияет он, вернувшись. — Я как раз встретил приятеля и, как ты говоришь, выстрелил у него сигарету. — После истории с разменом денег ему неловко за неотзывчивость англичан.

Днем улыбки на улице у англичан более или менее машинальны, к вечеру они распускаются, как ночные цветы. В сумерках британцы оттаивают. В первые дни, когда идешь по улицам, никак не можешь прийти в себя. Пожилые, юные, белые, желтые, черные, смуглые, богатые, зажиточные, нищие, идущие навстречу, окатывают вас глазами такой волной нежности, что у советского человека щиплет в носу и близко-близко к ресницам подбегают слезы. Большинство из нас не получало таких открытых и светлых улыбок от собственных Матерей. После этого понимаешь, что тебя обманывали всю жизнь, не в политике, не в экономике, а именно в этом, не осязаемом пальцами месте.

— Видишь ли, дорогая, — говорит Пнина, — есть поговорка: «Англичанин будет с тобой мил и любезен пока тебе ничего от него не надо». Здесь есть вещи, к которым я не привыкла за пятьдесят лет. Например, ребенок должен выйти из дома, достигнув восемнадцати лет, чтобы стать самостоятельным. Он ищет себе комнату, даже если у родителей замок, и выживает в одиночку. Если он не стал наркоманом и с ним ничего не случилось, он строит свою семью, и потом он никогда не берет к себе стариков. Родителям в Англии звонят по телефону, редко навещают, когда они становятся беспомощными, по телефону же заказывают перевозку в дом старости. И дети снова звонят, теперь уже туда, и снова навещают на Рождество и день рождения. Я, например, никогда не забуду своих бабушку и дедушку, но в Англии я не могу быть нормальной бабушкой. Видишь, я вяжу шапки Роберту и Алексу; я, конечно, могу купить их, но мне хочется, чтоб на них были шапки, в которые я вложила немного тепла.

— А почему Питер и Алан не остались в Лондоне?

— У нас нет такой любви жить в столице, как у вас. В Англии — везде столица. Видимо, у них осадок от того, что они были дети коммуниста и от них все шарахались. Жаль, что, когда мы умрем, они продадут этот дом, где выросли, где бегали по саду, и сюда въедут чужие люди. Давай не будем о грустном. Пойдем готовить ужин.

Кухня у Пнины гораздо меньше моей, стеклянная дверь выходит в сад со спины дома, через эту дверь она выбрасывает в специальное ведро пищевые отходы. Что за охота возиться? Ведь в любом магазине есть удобрения в изысканной упаковке.

— Это не то, дорогая, это совсем не то. В подтверждение я скажу тебе, что у нас самые красивые розы на всей Прайори Клоуз.

Английские садики восхитительны. Англичане через сады обращаются к прохожим. На мокром капризном острове они умудряются выращивать такие тропические изыски, что все они поначалу кажутся ненатуральными. Запушенный, неподстриженный сад подвергается штрафу. Таможня не позволит провести вам ни веточки, ни листика, ни цветочка — вдруг вы завезете флоре Британии какую-нибудь гадость. Английский пароход через пролив населен искусственными цветами в горшках с привкусом мертвечины, такой приметной в теплом облаке моря.