Меня зовут Мина - [31]

Удивительно, как по-разному я себя ощущаю. То я совсем хилая и крошечная, то бесконечно отважная, бесшабашная, свободная… Интересно, это у всех людей так? А когда дети становятся взрослыми, они всегда чувствуют себя взрослыми, умными, собранными? И хочу ли я почувствовать себя взрослой? И перестать быть… вот как сейчас — парадоксальной, нелепой, бессмысленной? Так всё-таки хочу я перестать быть чокнутой или нет? Нужна мне страннэктомия? О да, иногда она нужна мне позарез — но длится это совсем недолго. Я тут же передумываю и снова хочу быть самой странной, самой чокнутой на всём белом свете… Ладно, Мина, хватит! Иногда я слишком много думаю, слишком много кручу-верчу в голове и… Всё! Сказано тебе, хватит думать!

И тут… Ого! Пищать-то больше некогда и верещать тоже. Все вопросы и сомнения на время откладываются. Потому что на нашу улицу въезжает огромная-преогромная белая фура. Въезжает и останавливается около дома мистера Майерса. А следом за фурой подкатывает синий автомобиль, и из него вылезает знакомая семья. У матери на руках — младенец в белых пелёнках.

— Уже? — шепчу я.

Она оглядывается. Ребёнка она прижимает к себе крепко-крепко, точно хочет защитить от всего мира. Подходит отец, обнимает их обоих. Я слышу плач младенца. Женщина уносит его в дом. Я представляю их там, внутри этого обветшалого дома. Новенького, только родившегося ребёночка в этом древнем запустении.

Тут открываются двери фуры, и отец семейства с двумя крупными сильными мужчинами принимаются перетаскивать мебель в дом.

Мальчик остаётся совершенно один. Сверлит взглядом сперва землю, потом небо. Одной рукой прижимает к себе футбольный мяч.

— Ты о чём задумался? — шепчу я ему, но он, конечно же, меня не слышит.

С виду этот новый мальчик симпатичный. Только наберусь ли я храбрости, чтобы подойти познакомиться? Чтобы сказать, что он мне понравился? Интересно, он ходит в школу? А как же. Ясно, что ходит.

Он подкидывает мяч, стучит им о землю. Потом лупит об ограду. Раз, другой… С ненавистью оглядывает улицу. И уходит в дом вслед за своей роднёй и мебелью.

Я продолжаю наблюдать. И тут замечаю под деревом маму. Она мне улыбается.

— У нас новые соседи? — говорит она.

Мы смотрим на дом мистера Майерса. Вернее, на бывший дом мистера Майерса.

— У них родился ребёнок, — говорю я.

— Ребёнок? Уже?

— Да.

— Боже мой! Они ведь не успели дом подготовить. Но дети — они такие. Рождаются, когда захотят.

— И птенцы у дроздов вылупились, — добавляю я.

— Что ж, значит, день такой выдался. День птенцов и младенцев! — Она протягивает ко мне руку: — Послушай-ка меня, мой младенец.

— Что?

— По-моему, ты слишком много времени проводишь на дереве.

— Слишком много?

— Да. Надо почаще спускаться вниз, в реальный мир. А сейчас слезай, мы пойдём гулять.

— Куда?

— Куда глаза глядят. Куда ноги поведут.

— Пошли!

Я спрыгиваю с дерева. Прикладываю палец к губам.

— Слушай, — велю я маме шёпотом.

— Что слушать?

— Просто слушай. Если хорошенько прислушаться, мы услышим, как пищат птенцы. И может, даже ребёнка услышим.

Мы навострили уши, повернули их к гнезду. Тянем вверх шеи.

— Слышишь птенцов? — спрашиваю я.

Мама качает головой.

— Я тоже не слышу, — признаюсь я.

Мы улыбаемся друг другу.

— Ладно, может, завтра повезёт, — говорю я. — А теперь ведите нас, ноги.

Прогулка, пицца, звёзды и пыль

Мы направляемся в парк. Мама говорит, что будет меня просвещать, что это не просто прогулка. Пустобрёхс и Непущаль потребовали с неё отчёт о том, какой материал мы за это время освоили. Она, разумеется, напишет им о моём сочинительстве, об исследовании птиц, о нашем художественном творчестве и так далее и тому подобное. И объяснит, что даже прогулка по парку может быть глубоко познавательной и воспитательной.

— Так что погуляем и побеседуем о теории прогулок Пауля Клее.

— Кто это?

— Один из величайших художников двадцатого века. Клее говорил, что линия состоит из точек, а художнику остаётся соединить их и вывести на прогулку.

Я задумалась и сразу представила, как двигается карандаш по бумаге… И сказала:

— Ага, если рисунок похож на прогулку, то и прогулка похожа на рисунок!

— Конечно. А раз так, значит, рисуя, мы бродим и путешествуем где пожелаем, исследуем что пожелаем.

Как чудесно! Я улыбаюсь. И представляю, как наши ноги, соединяя точку за точкой, оставляют на земле рисунок. Чтобы он получился поинтереснее, я усложняю траекторию и начинаю выделывать кренделя.

— Картины Клее напоминают детские рисунки, — говорит мама. — Некоторые люди такое искусство терпеть не могли. Нацисты, например. Постановили: картины сжечь!

Я слушаю её, но думаю о своём.

— Может, когда пишешь — это тоже прогулка? — говорю я. — Ты словно пускаешься в путешествие, и на самом деле необязательно знать, куда идёшь и что увидишь по пути. Дойдёшь — узнаешь.

Мама улыбается.

— Получается, что, когда пишешь, выводишь на прогулку слова, — говорит она.

— Так и есть.

Мы шагаем рядом, в ногу, и каждый шаг — как слово, и я на ходу их выдыхаю:

каждое — слово — шаг — на пути — не знаю — куда

— Пикассо любил творчество Клее, — говорит мама. — Он говорил, что художник тратит годы, чтобы стать мастером, но чтобы научиться рисовать, как ребёнок, надо потратить целую жизнь.