Меня зовут Люси Бартон - [21]

И тут я испугалась. Испугалась, что она права.

– О, мамочка, – сказала я, – я так устала. Я хочу поправиться.

– Ты поправишься, – заверила она. – Я это ясно видела. Ты поправишься, и у тебя в жизни будут проблемы. Но главное – ты поправишься.

– Ты уверена?

– Уверена.

– А какие проблемы? – спросила я шутливым тоном, как будто мне и дела нет до каких-то там проблем.

– Проблемы? – Мама немного помолчала. – Как у большинства людей – по крайней мере, у некоторых. Проблемы с браком. С твоими детьми все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда я знаю? Понятия не имею, откуда. Никогда не понимала, откуда я знаю.

– Я знаю, – сказала я.

– Отдохни, Люси.

Было начало июня, и дни были очень длинные. И только когда в сумраке за окном начали зажигаться огни и открылся великолепный вид на город, я услышала голос у своей двери.

– Девочки, – сказал он.

Мы жили в Вест-Виллидж уже несколько лет, когда я впервые увидела гей-парад. А когда живешь в Виллидж, этот парад – большое событие. Это было естественно. Сначала Стоунволл[20], а потом этот ужасный СПИД, и многие люди вышли на улицы, чтобы поддержать, а также скорбеть о тех, кто умер. Я держала Крисси за руку, а Бекка сидела на плечах у Уильяма. Мы стояли, наблюдая, как проходят мужчины на высоких пурпурных каблуках, в париках, некоторые – в женских платьях. Еще там были матери, присоединившиеся к маршу, и много такого, что видишь во время подобного события в Нью-Йорке.

Уильям повернулся ко мне и, увидев выражение моего лица, сказал:

– Люси, о господи, пошли.

И я покачала головой и направилась домой, а он шел рядом.

– О, Пуговка, теперь я вспомнил.

Он был единственным, кому я рассказала.

Кажется, мой брат учился тогда первый год в средней школе. Возможно, ему было годом больше или годом меньше. Мы еще жили в гараже, так что мне было около десяти. Поскольку моя мать брала заказы на шитье, у нее были разные пары туфель на высоком каблуке в корзине, в углу гаража. Эта корзина заменяла маме стенной шкаф. В ней были бюстгальтеры и пояса с резинками. Наверно, она держала все это для женщин, которым нужно было что-нибудь переделать и которые приходили не в том белье. Даже когда все женщины носили подобные вещи, моя мать надевала их только в тех случаях, когда должна была прийти заказчица.

В тот день Вики с криком прибежала за мной на школьный двор. Я не знаю даже, проводились ли в тот день занятия в школе и почему она была не со мной. Помню только, как она кричала и как собралась толпа и люди начали смеяться. Мой отец ехал в нашем грузовике по главной улице города и орал на моего брата, который шел на высоких каблуках (я узнала туфли из корзины), в бюстгальтере поверх футболки, с ниткой искусственного жемчуга на шее. По лицу брата текли слезы. Отец ехал рядом в грузовике и орал, что брат – гребаный педик, и пусть все это знают. Я глазам своим не поверила. Взяв Вики за руку – хотя я была самой младшей, – я так и вела ее всю дорогу домой. Мать, которая была дома, сказала, что нашего брата застукали в ее одежде, и это было отвратительно. Отец дает ему урок, а Вики пусть заткнется. И я увела Вики в поля, и мы там гуляли, пока не стемнело – тогда мы больше боялись темноты, чем нашего дома. Я не уверена, что все было именно так, но я знаю. Я имею в виду: это правда. Спросите любого, кто нас знал.

В тот день, когда в Виллидж был гей-парад, мы с Уильямом, кажется, поссорились. Потому что я помню его слова: «Пуговка, ты просто не догоняешь, не так ли?» Он имел в виду, что я не понимаю, что меня можно любить. Он очень часто это говорил, когда мы ссорились. Он единственный звал меня «Пуговка». Но он был не последний, кто говорил эту фразу: «Ты просто не догоняешь, не так ли?»

В тот день, когда Сара Пейн сказала, что садиться писать следует с открытой душой, она напомнила, что мы никогда не узнаем, что это такое – понимать другого до конца. Это кажется простой мыслью, но, становясь старше, я все больше проникаю в смысл того, что именно она хотела сказать. Мы думаем, мы всегда думаем: что в этом человеке такого, что заставляет нас его презирать, заставляет чувствовать свое превосходство над ним? В ту ночь – я помню это лучше, чем все, что сейчас описала, – отец лег рядом с моим братом в темноте и обнял его, как будто тот был малышом, и укачивал его. И я не могла разобрать, где чьи слезы и где чей шепот.

– Элвис, – сказала моя мать. Это было ночью, и в комнате было бы совсем темно, если бы не огни города в окне.

– Элвис Пресли?

– А ты знаешь какого-нибудь другого Элвиса? – спросила мама.

– Нет. Ты сказала «Элвис». – Немного подождав, я осведомилась: – Почему ты сказала «Элвис», мама?

– Он был знаменитым.

– Да. Он был таким знаменитым, что умер от этого.

– Он умер от наркотиков, Люси.

– Но все дело было в одиночестве, мама. Из-за того, что он был таким знаменитым. Подумай об этом: он же не мог никуда пойти.

Мама долгое время молчала. Наверно, она действительно размышляла об этом. Наконец она сказала:

– Мне нравились его ранние выступления. Твой отец считал, что он сам дьявол – ну, из-за дурацкой одежды, которую он надевал под конец. Но если бы ты только слышала его голос, Люси…