Меня зовут Красный - [31]

Сердце мое забилось: листок был очень похож на письмо, которое прислала мне с Эстер Шекюре. Я чуть не сказал: какое совпадение! И тут увидел, что к листку приложен рисунок на грубой бумаге.

Мастер Осман оставил себе рисунок, а письмо – я сразу узнал почерк Шекюре – протянул мне.

«Господин мой, Кара! Я отправила Эстер к вдове покойного Зарифа-эфенди Кальбие, чтобы она поговорила с ней. И та показала ей рисунок, который я тебе посылаю. После Эстер я была у Кальбие и долго умоляла, уговаривала ее, объясняла, что этот листок может оказаться очень важным, и она отдала его мне. Этот листок был при Зарифе-эфенди, когда несчастного вытащили из колодца. Кальбие клянется, что никогда никто не поручал ее покойному мужу рисовать лошадей. Кто тогда это нарисовал? Люди Главного охранника обыскали дом. Посылаю тебе этих лошадей, думаю, что дело срочное. Дети целуют твою руку. Твоя жена Шекюре».

Я несколько раз перечитал три последних слова, глядя на них с почтением, будто внимательно рассматривал три необыкновенные красные розы в саду. Потом подошел к мастеру Осману, который внимательно через лупу рассматривал рисунок. Хотя контуры расплылись, я сразу увидел, что это лошади, нарисованные, чтобы набить руку, одним движением, как делали старые мастера.

– Кто это нарисовал? – спросил мастер Осман и, прочитав письмо Шекюре, тут же сам ответил на свой вопрос: – Конечно, художник, который рисовал лошадей для покойного Эниште.

Не определив с уверенностью, кто рисовал для Эниште лошадей, мы стали внимательно рассматривать изображение лошади на всех рисунках.

Мы сравнили набросок на бумаге с лошадью в книге Эниште и сразу поняли, что это нарисовано одной рукой: лошади на рисунке, присланном Шекюре, создавали ощущение покоя – они были гордые, сильные и грациозные.

– Эта лошадь так прекрасна, что хочется взять лист бумаги и нарисовать такую же, – заметил я.

– Самая большая похвала художнику – это сказать, что его работы вызывают желание рисовать, – отозвался мастер Осман. – Но мы сейчас не оцениваем талант художника, а пытаемся найти убийцу. Покойный Эниште-эфенди не говорил, для какого рассказа он заказал лошадь?

– Это просто одна из многих лошадей, что водятся в странах, подвластных нашему падишаху. Эта лошадь – составная часть богатства, которым владеет наш падишах. Она нарисована так, как рисуют европейские мастера, она более живая, чем та, что видит Аллах; это конкретное животное, живущее в Стамбуле, в своей конюшне и со своим конюхом. Венецианский дож подумает: если османские художники так рисуют, значит, османы стали похожими на нас; он признает силу и примет дружбу нашего падишаха. Ведь если человек рисует лошадь по-другому, он и всю Вселенную воспринимает по-другому. А что 6ы вы, мастер, сказали про эту лошадь?

– Судя по всему, это лошадь крупной породы, изгиб шеи говорит о том, что это хорошая скаковая лошадь, а поскольку у нее ровная спина, она пригодна для дальних путешествий. Изящные ноги доказывают, что она легкая и быстрая, как арабский скакун; но это не арабский скакун, потому что у нее большое и длинное туловище. Она горделива и изящна и, когда идет, будто кланяется на обе стороны. Но все это никак не помогает нам определить, кто ее нарисовал. У нас нет другого способа, кроме как опознать автора «методом недиме». Посмотри-ка повнимательней.

Он сосредоточенно рассматривал изображение лошади, словно искал обозначение клада на старинной карте, едва заметно нацарапанной на куске кожи.

– Да, – сказал я, как ученик, взволнованный блестящим открытием, старающийся угодить учителю, – мы можем сравнить на разных рисунках краски и узоры на попонах.

– Нет. Узоры на одежде, коврах, шатрах раскрашивают ученики. Только покойный Зариф-эфенди мог бы это сделать, но он отпадает.

– Уши? – спросил я с волнением.

– Нет. Со времен Тимура все рисуют уши лошадям, как лист камыша.

– Посмотри-ка сюда, – сказал мастер Осман голосом врача, показывающего другому врачу обнаруженную чумную язву, – видишь?

Он навел лупу на головы лошадей. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть увеличенное изображение.

– У лошади странные ноздри.

– Значит, видишь, – сказал мастер Осман, не отрывая глаз от рисунка. – Странно он нарисовал ноздри.

– Рука дрогнула? Или особенность художника?

Мы оба смотрели на странное, непривычное изображение лошадиных ноздрей.

Это была единственная деталь, которая могла помочь Найти негодяя, убившего Эниште. Мы с трудом различали не только ноздри, но и морды лошадей, расплывшееся изображение которых было на листке бумаги, найденном при несчастном Зарифе-эфенди.

Мы провели много времени в поисках рисунков лошадей, которые в большом количестве сделали за последние годы любимые художники мастера Османа. Он послал людей, и – с разрешения падишаха – нам принесли недавно завершенные книги, хранившиеся во внутренних покоях дворца.

Мы просмотрели сотни лошадей, нарисованных за последние несколько лет Келебеком, Зейтином и Лейлеком, но ни у одной не увидели того, что искали.

Уже совсем стемнело, но вдруг комната наполнилась светом, что-то произошло такое, от чего мое сердце начало сильно биться; я догадался: вошел Повелитель вселенной, наш падишах. Я бросился к его ногам. Поцеловал край одежды. Я не смел смотреть на него.