Меня зовут Дамело. Книга 1 - [21]

— Еще увидишь, — невесело улыбается индеец. — Хозяйка наша, мадам Без-пяти-минут-Эдемская.

— А-а-а… — рассеянно тянет Маркиза.

Странная реакция. Дамело ожидал взрыва интереса, но его кухарочке, похоже, дела нет до смены хозяев. Она самозабвенно вцепляется в собачку молнии на брюках, раскрывает, раздвигает ширинку, тянет вниз резинку трусов, словно кожуру с банана снимает. Индеец, оцепенев, наблюдает, как Маркиза, отвернув голову, вороватым, кошачьим жестом облизывает ладонь. Пара секунд — и влажные пальцы кольцом охватывают невозбужденный член.

Вот это наглость! — изумляется Дамело.

Вот это хватка! — хихикает Амару.

Вот это чутье! — подмигивает внутренний маньяк.

Кажется, его собрались отыметь прямо у плиты. И кажется, у него появилась сестра по несчастью, безбашенная, безоглядная и бесстыжая нимфоманка. Помощница кондитера в самых личных проблемах.

Тем временем Маркиза уже на полпути к успеху: Дамело слышит собственное рваное, сбитое дыхание, гул крови в ушах — громкие, такие громкие звуки, что за ними не разберешь ни шагов, ни голосов в зале. В любой момент их могут застукать. А девчонка вот-вот опустится на колени. Да и пора бы ей, честно говоря.

Совсем спятила? — хочет спросить индеец. И не спрашивает. Потому что ему тоже нужно. Потому что, будь оно проклято, я снова сорвался, пусть это будет стоить мне скандала, дюжины скандалов — мне нужно. Сейчас. Здесь.

Дамело необходимо срочно расслабиться, позволить телу верховодить. Пускай оно, не думая о последствиях, выбирает пластику, мимику, тембр, ошеломляет, обезоруживает, представляет хозяина таким, каким его хотят видеть. Нет, просто — хотят. Свое и чужое мимолетное желание — будто горячий душ, смывающий чувство стреноженности, несвободы. Движения тела, радар для подобных Дамело, выдают в эфир на понятной частоте непрерывное и откровенное «Меня — можно». Можно.

И незачем спорить с внутренним маньяком.

Лучше спорить с душой, когда она вздумает раскрыться и впустить. Всегда ведь не того выбирает, зараза. Из всех, кто предложит: доверься, попроси — обязательно отыщет самого хитрого, самого жестокого, самого непредсказуемого. Телу вовек не создать столько проблем, сколько душа наворотит между завтраком и ланчем, дай ей волю.

Значит, не давать. Воли душе — не давать, пусть растит в себе инстинкт самосохранения, задавленный телом, отключенный, уничтоженный в поисках грязного семиминутного счастья с теми, кто поймал твою волну, кого тоже можно — здесь и сейчас, без семинедельных брачных танцев и семиверстных романтических заходов. Пусть хотя бы душа хранит себя в целости.

— Тс-с-с… — гадюкой шипит Дамело, утягивая Маркизу в чулан. И не видит, как возникшая в проеме Тата провожает их расширившимися глазами и неодобрительно качает головой: служебный роман? Непорядок.

* * *

Выйдя из чилаута, индеец чувствует себя почти нормальным. Кто-то бы сказал: в норме. Дамело не знает, что такое норма. Знает только, что теперь он готов сосредоточиться на деле: руки безошибочно исполняют утреннее действо — ударить, встряхнуть, раскатать, обрезать, влить, размешать — и так десятки, сотни раз подряд, наполняя поддон за поддоном. Маркиза вращается по орбите шефа-кондитера, словно Меркурий вокруг солнца, маленькая, быстрая, горячая. Знай останавливай.

— Куда? — Индеец хватает пролетающий мимо Меркурий. — Куда сырое потащила?

— Сырое? — Девчонка таращится на противень с «дамскими пальчиками».[48] — Ой, и правда!

— Ой, и правда! — передразнивает ее Дамело. — Еще одно такое «и правда» — и ты уволена. Стряхни пудру и в духовку. Не в ту! В пустую. Бестолочь.

Ему нравится ее ругать. А ей нравится, когда он ее ругает. Еще немного — и Маркиза попросит ее наказать, и посильнее. В чилауте. Черт, черт, черт! Как она не понимает: не время сейчас развлекаться. Никогда, никогда женщинам не постичь: дело требует всего тебя, не только от пояса и выше. Вечно им кажется, что от тебя еще можно урвать кусочек.

В некоторых ресторанах самое жаркое время — обед. В других — ужин. У ресторанов, так же, как у людей, характер зависит от окружения. «Эдем» Саввы Эдемского со всех сторон окружен притонами, где хорошие девочки могут купить себе дозу и немедленно вмазаться: шопингом, сладостями, кофе и пересудами. Утро — запарка в раю. Пироги с запретными плодами один за другим поспевают в печах. На ланч и бранч ресторан заполнят приверженцы монодиеты и голодания, сорвавшиеся в загул. С извечным «А пошло оно все!» станут шарить голодным взглядом по страницам меню, целить вилками, точно копьями, в десерт и, набрав полные рты жира и сахара, замирать от наслаждения. Будь Дамело одной с белыми веры, он считал бы себя змием в саду эдемском.

Но у него нет времени даже на это. И хорошо. Индеец тоже пришел сюда вмазаться, забыться в привычном цейтноте. Сегодня не его смена, не его день, не его ночь. После бессонной ночи, в течение которой Дамело действовал, как трус, думал, как безумец, и бродил, как лунатик, он жаждет вернуть себе лучшее из индейских качеств — нерушимое спокойствие.

— Или скорбное бесчувствие, — ворчит Амару.

Скорбное бесчувствие? Анестезия долороза,