Меня зовут Астрагаль - [49]

– Что ты, – смеюсь я, – как только запахло жареным, я смотала удочки и убралась оттуда! Пусть бы себе искали на здоровье… Да, кстати (пора сказать о Жане), я не стала искать новое жилье без тебя, а пока оставила вещи у одного типа. Он малый что надо, но это не мой дом… Видишь, я опять пришла, как в первый раз, чуть не голая, безо всего, даже без имени… Хотя, постой, кое-что я захватила, это тебе… то есть нам, на первые расходы.

И я протягиваю Жюльену пакет, стараясь, чтобы получилось легко и естественно: давать деньги почти так же трудно, как брать. Мы с Жюльеном это знали и каждый раз разыгрывали маленькую комедию, изображая непринужденность. Помню, как делал Жюльен, когда я жила у Анни, совал мне пачку в карман или в руку: “На вот, купи себе пару чулок”. Как бы велика ни была сумма, все равно всегда на пару чулок. Я поступаю так же:

– На вот, на бензин… И достань тачку побольше, нас ведь теперь двое. А между прочим, где твоя старая?

– Эдди сейчас поехал за ней в полицию. Эти гады поставили ее на штрафную стоянку. Пришлось писать доверенность, брать у следователя разрешение… Ну и поскольку Эдди пришлось повозиться, а Жинетта, я знаю, обожает кататься, я и сказал им, пусть оставят тачку себе, они ее живо доконают.

– А мы купим другую, новенькую…

– Ну нет! Надо брать подержанную – не так жалко будет расколотить. Я зайду в Париже к одному барыге, который толкнул мне ту, прежнюю. А сейчас…

Жюльен привстал – официант тут как тут, – взял мою куртку, подал мне сумку.

– …сейчас пора линять. Не забудь, я здешний, и на меня всегда расставлены капканы… Мне надо подождать, прежде чем я смогу снова податься в крутые…

– Ну да, пока опять не заматереешь… Я вот уже матерая, мне все нипочем – все равно по уши…

– Не болтай глупостей, лучше поцелуй-ка меня. Здравствуй, Анна…

Мы так спешили все выложить друг другу, что как-то и не подумали об этом. Стрелки сделали полный круг, под косыми лучами солнца наливалась темнота; за столиками сидели уже другие люди, перед ними другие стаканы – желтые, оранжевые, красные, прозрачные, – и в каждом соломинка.

– Как бедная твоя лапка, не очень устала? – спросил Жюльен.

В свое время он разработал множество способов оберегать мою хромую ногу, у него вошло в привычку прокладывать мне путь в толпе, не позволяя, чтоб меня толкали; поддерживать под руку, идя с той стороны, на которую я припадаю; сдерживать шаг, подлаживаясь под мой…

Но сегодня мы оба словно делаем первые шаги после болезни: три месяца тюрьмы – как чуть зарубцевавшаяся рана, наш общий шрам. Казалось бы, что страшного, не впервой, но никогда прежде не было так тяжко, и прежняя расплывчатая тоска не шла ни в какое сравнение с нынешней, острой и определенной. Три месяца мечтали мы об этой минуте, этот “малый срок” был нашей самой длинной ночью.

Мамин дом – в конце улицы, на самой окраине, смыкающейся с унылым пустырем, за которым тянутся поля картошки и свеклы. Мы идем грунтовой дорогой, шагаем по траве, по лужам; последние всплески дневного шума, последние лучи заходящего солнца ласково касаются нас.

– Знаешь, мне как-то не очень хочется идти к твоим…

Я сыта по горло учтивой приветливостью Жинетты и свойской бесцеремонностью Эдди. Только мама – простая душа и светлая голова… Мне не хочется, чтобы получилось, будто я навязываюсь. Они, может, думают, что я цепляюсь за Жюльена, боятся из-за меня лишиться его щедрот. Родственники вправе предъявлять права на Жюльена, стараться оградить его от чужих, они бы не прочь сами подбирать ему друзей и подруг… К счастью, Жюльену на все это наплевать.

– Что я, не сын своей матери?

– Да, но я-то им никто. Не хочу стеснять ни их, ни себя. Я люблю твою маму, малышей, но ведь…

– Они уже давно грозятся найти себе другую квартиру, но искать, похоже, и не думают! Их вполне устраивает жить с мамой, всегда можно оставить на нее детей, а самим закатиться куда-нибудь. А мама… она любит малышей. Но, мне кажется, она плохо выглядит. Увидишь, все переменится, для начала мы будем куда-нибудь брать ее на денек с собой, она развеется и лучше узнает тебя. А потом найдем ей квартирку, она там будет жить тихо и спокойно, а мы сможем приходить к ней в гости, к ней одной…

Я не уверена, что маме так будет лучше, но не хочу портить чудный вечер глупыми или нескромными речами. Не могу и не хочу судить, да и не так уж это меня волнует. Пусть Жюльен забирает маму, пусть забирает меня куда угодно, лишь бы еще хоть чуть-чуть идти рядом с ним или за ним, видеть его, касаться его, пока судьба не распорядилась иначе.

– Нет, ты обязательно пойдешь к нам. На ночь мы, может, найдем другое место, но сначала я хочу назвать тебя перед всеми так, как назвал сегодня сам для себя: Анна, любовь моя, единственная…

Жюльен остановился, я тоже.

– Не знаю, – продолжал он, – не знаю куда, но мы с тобой пойдем вместе и будем идти долго-долго…

Уплыли дома, земля превратилась в остров у нас под ногами, победно поют невидимые птицы. Вечер святого Иоанна, незабываемый вечер забвения. Наш поцелуй созвучен всей природе.

Глава XV

Наша машинка не аристократка, простенькая и негордая; чтобы не выделяться, мы выбрали старушку самой заурядной модели, крутобокую, без панорамных зеркал; она не подавляла, не выставляла нас напоказ, а принимала как добрый друг. Нутро ее уютно урчало подо мной.