Меня не проведешь - [13]

Она вздохнула. В это время в дверь начали трезвонить. Грусть на ее лице быстро сменилась радостной улыбкой, и, бросившись к двери, она сказала:

— Сейчас познакомитесь с моим сокровищем.

На пороге возникло очаровательное существо лет двенадцати, со вздернутым носом и светлыми длинными волосами. Распахнутые голубые глаза уставились на меня с недоумением, откуда, мол, я здесь появилась, но очень скоро я уже знала, что зовут ее Алисой, что ей страшно некогда, поэтому она вполне удовлетворится бутербродом, потом видение исчезло так же внезапно, как появилось.

— Племянница, — гордо изрекла Маша, провожая ее взглядом.

— А как же…

— Да она меня с младенчества зовет просто «Ма», это от «Маши». К тому же она и не очень нужна своей матери. Но мы не в обиде. Нам вдвоем очень даже неплохо. — И она счастливо улыбнулась.

Так счастливо, что я поняла: им действительно хорошо живется вдвоем.

* * *

Елена после занятий любовью, которым она предавалась обычно с охотой, невзирая даже на жару, возлежала на огромной кровати, как ей казалось, пленительно раскинувшись.

Он скользнул по ней взглядом, постаравшись, чтобы взгляд этот был достаточно восхищенным, хотя, говоря честно, последнее время Елене ничего не помогало — она безобразно толстела, причем ее тело было рыхлым и бледным, временами у него появлялось даже крамольное сравнение с куском сала.

Впрочем, в постели ей не было равных. Она предавалась сексуальным радостям так интенсивно и азартно, была готова выполнить даже самые нестандартные его желания, принося ему утехи, которых он не мог дождаться ни от излишне рафинированной супруги, ни от случайных девочек. Всем Елена давала фору. «Мишка был дурак, — подумал он, — поглаживая Елену по дрожащему то ли от жира, то ли от наслаждения бедру. — Променять такое великолепие на скучную, худосочную Алину…»

— Ах да, — томно протянула Елена, приподнимая полузакрытые веки, — тут приходила некая дама из милиции… Интересовалась, чем мой супруг занимался последнее время…

Про себя она отметила, что его рука судорожно дернулась. Потом он взял себя в руки и лениво поинтересовался:

— И что ты сказала?

«Про все», — захотелось ей ответить, чтобы почувствовать, как он напрягается, как внутри у него растет страх.

— А я что, знаю, чем он занимался? — наступила она на горло собственной песне. — Я понятия не имею.

Он облегченно вздохнул. Впрочем, если не сказала она, где гарантия, что ее драгоценный Михаил не поведал еще кому-нибудь о роде своих занятий? И тогда…

Вот тогда что-нибудь и придумаем, оборвал он себя. Сейчас он почувствовал, что ему снова нестерпимо хочется овладеть женщиной, лежащей перед ним с такой улыбкой, от которой в жилах начинала бурлить даже не кровь, а адская сера…

Она наслаждалась своей властью. Этим человеком она могла играть как ей захочется. Здесь именно она была руководящей и направляющей силой. И это было для нее даже важнее имиджа…

* * *

Виктор Федотов оказался очень симпатичным человеком. Я оторвала его от рисования пейзажа, поэтому он предупредил меня, что, пока не закончит вот это дерево, будет разговаривать со мной, не прекращая работы.

Я согласилась.

— Так что вас интересует? — спросил он. — Мишкины подпольные заработки? Или он сам?

— Все, — ответила я. — Общая картина его жизни в последнее время.

Он отступил от картины, осмотрел ее придирчивым взглядом прищуренных глаз.

— Да уж, — сокрушенно сказал он, причем мне осталось непонятным, было ли вызвано это сокрушение событиями последних дней Михаила или он был не до конца удовлетворен результатом своих праведных трудов, — дурак был ваш Мишка… И тюфяк. Если бы его жена была моей, я бы ее давно поколотил и отправил подальше. А он, простите за откровенность, просто собственную похоть порядочностью именовал. Перепутал, так сказать, понятия… Вот и понесло его невесть куда.

Я решила не прерывать его. Он относился к типу тех людей, которые и сами выскажут все, что наболело, а история его друга, видимо, была ему близка до сих пор.

Он действительно продолжил, помолчав:

— Он ведь был хорошим художником, Танюша. Все у него на месте было — и колористика, и линии хороши, ну не Леонардо, конечно, но и не Церетели какой-нибудь. Да и ювелиром мог бы быть хорошим. Только… Его мадам ведь были деньги нужны. Вот он и загнался.

Он опять замолчал. В данный момент ему казалось жизненно необходимым усовершенствовать немного кривую ветку дерева.

— А вы говорите — Валледжо, Валледжо… — изрек он ни к селу ни к городу, поскольку я ни словом не упомянула об этом художнике. — Что вы в нем находите? Ну нарисует сатанинскую картинку, все и млеют… В мире, Танюша, похоть правит, а не любовь… Любовь — она как эта веточка, скромная, незаметная, чистая… Так что Мишку сломали, а как стал на ноги пытаться встать, просто выкинули… Мне его, конечно, жалко, только он за свои грехи отвечал. Хотя… Почему тогда его фифа ни за что не отвечает?

Сказать, что он Елену не любил, было явно недооценивать всю глубину его ненависти к ней. Она была для Виктора воплощением общественной болезни, которую он считал заразной, этаким вирусоносителем, заражающим даже воздух. Это общество, судя по словам Виктора, с младенчества приучило своих членов выпендриваться друг перед другом. А так как, по строгому убеждению Виктора, они сами не могли ничего придумать, им становилось скучно, и тогда они пытались либо сами внедриться в ряды презираемой ими интеллигенции, либо заполучить кого-нибудь из оной в свое рабство. Так получилось с Михаилом.