Мент поганый - [30]

– Какой ты быстрый и сильный.

Гуров без труда рассмеялся, поднял Нину, отнес в кресло.

– Я хочу тебя, – сказала Нина.

– Мысль интересная. Я согласен, но чуть позже.

– Ты что, генсек? Это он нас по ящику каждый день убеждает, что жить мы начнем завтра, а сегодня следует подождать и потерпеть.

– Тебя привлекут за оскорбление президента. – Сыщик налил себе коньяк, долил немного Нине, чтобы сделать уровень в бокалах одинаковым, так же ровно разлил сок и пошел в ванную.

Он почистил зубы, причесался, но ни пиджак, ни пистолет не снял. Решив, что отсутствовал достаточно долго, вернулся и весело сказал:

– Включим телевизор и будем жить сегодня. Ты прими душ, а я пока переоденусь.

– Отличная мысль. – Нина скользнула взглядом по столу. – Можешь не надевать на себя лишнего. – Девушка скрылась в ванной.

Гуров, сравнив на глазок уровни в бокалах, ничего настораживающего не заметил, но от греха местами их все-таки поменял, снял пиджак и отстегнул кобуру с пистолетом, отнес в спальню. «Что, если она сыпанула мне не снотворное, а яд? И я убью человека? Девчонку могли обмануть: мол, усыпи, а дали яд. Вряд ли, зачем им нужен здесь труп милиционера?»

– Фу, противный! – Нина вышла из ванной. – Ты чего, занимаешься любовью в штанах?

– Все-то вам, женщинам, расскажи заранее, – улыбнулся Гуров, поднял «свой» бокал.

– Верно, давай снимем напряжение. – Нина упала в кресло, затем вскочила, подошла к Гурову, заглянула в глаза. – На брудершафт?

Они выпили и поцеловались.

– Я хочу немедленно уехать! – решительно сказал Кац и посмотрел на Юдина и Мельника с вызовом. – Убивать меня, или, как вы выражаетесь, «убрать», глупо, а ссориться вам тоже невыгодно.

Авторитеты находились в номере у Юдина и порядком устали от препирательств.

– Переночуй, утро вечера мудренее, – рассудительно ответил Юдин. – Давай разбежимся, хочу принять душ и отдохнуть, ночь уже.

– А где твоя девка? – спросил Мельник, вспомнил свою пассию и дернул жирным плечом.

– Одолжил полковнику, – усмехнулся Юдин и подмигнул Кацу. – Мы с тобой договорились.

– О чем это? – быстро спросил Мельник.

– Ты же слышал, – невозмутимо ответил Юдин. – Не будем бренчать нервами и обождем утра.

Мельник недоверчиво поглядывал на содельников, Кац понял, что следует Юдину подыграть, вздохнул и сказал:

– Я человек мирный и не привык… Ну, хорошо, отложим до утра.

Эдуард Федорович Губский не признавался даже себе, что годы упрямо подминают, что он стар и лишь по инерции играет порядком надоевшую роль авторитета уголовного мира. Губский всю жизнь стремился к власти, борьба напоминала партию в шахматы, где люди-фигуры передвигались с места на место, одними жертвовали, чтобы другие могли пройти в ферзи.

Эдуард Федорович, оказавшись за городом в тихом, красивом и удобно обставленном жилище, неожиданно понял, что на самом деле ему большего и не надо, а вот так жить спокойно, вкусно есть и пить, гулять по тихим аллеям, часами дремать перед телевизором. Однако он понимал, что эта хаза – пристанище временное, а личного дома у него нет и при сегодняшних ценах уже и не будет. Он никогда не копил, тем более «зелень». Золотишко или камни. Деньги, конечно, были, но сегодня они практически ничего не стоили. Неписаный воровской закон гласил: не работай, не женись, не имей своего дома. Сегодняшние мальчишки в законе и воровали, и убивали, и имели семьи, и не одну, главное, многие из них сумели сколотить капиталы, да не в деревянных рублях, которые скоро пойдут на обои. Эдуард Федорович жил иначе, и сегодня, как говорится, поезд ушел, а он, старый авторитет, пахан воровского мира, один остался на перроне. И тут навалились на него усталость, безразличие и, что самое парадоксальное, захотелось покоя и одиночества. Но, конечно, условия должны соответствовать, чуть не полвека на нарах прожил и хлебал непотребное, сегодня он желает тепла, уюта, сытно есть и сладко пить. Раньше, бывало, слово обронил да бровь поднял, а мальчики уже несут. Да, было время…

Губский сидел перед телевизором в низком мягком кресле, вытянув худые ноги, и забавлялся дистанционным управлением, нажимал на кнопочки, менял программы, выключал и усиливал звук. Верно в народе говорят: старый, что малый. За спиной стукнула оконная рама, Губский подтянул ноги, взял тяжелую трость с массивным костяным набалдашником и сказал:

– Входи.

Гость ловко впрыгнул в окно. Хозяину очень хотелось повернуться, но положение обязывало: он остался неподвижным, спокойным, лишь шея налилась да пальцы судорожно сжали костяной набалдашник трости – что ни говори, возраст.

– Штиблеты сними, наследишь. – Губский приглушил телевизор, поднял руку, шевельнул пальцами. – Явись, слово скажи.

Гостю, который предпочитал входить через окно, было лет тридцать, невысокий, плотный, коротко стриженный – не успел обрасти, и кожа на лице дубленая, темная, тоже еще не успела покрыться городской бледностью. А вот костюм на госте был уже джинсовый, фирменный. Гость взглянул на старого вора со спины, ухмыльнулся, снял кроссовки, обошел хозяина и то ли поклонился, то ли кивнул.

– Желаю здравствовать. Веселый кланяться велел и просил передать…