Мене, текел, фарес - [50]

Вот и хорошо. Пусть посмотрит. Если там что-нибудь об этом есть, я бы тоже заткнула себе уши, — думала я, вернувшись домой и поедая яичницу из четырех яиц. Эх, пережить бы все это молчком, с выразительным пальцем поперек губ, пробежать тишком, на цыпочках, крадучись, прижимая острые локти к бедрам, опустив голову, потупив взор. А сама на следующее же утро купила телефон с автоответчиком: «Извините. Меня сейчас нет дома. Оставьте ваше сообщение после гудка...» На самом деле, это только кажется, что он тебя от чего-то (или от кого-то) спасает. Совсем даже наоборот. Первым делом заслышался сладковатый голосок Зои Олеговны:

— Я — по благословению отца Петра. Он не против, если вы сегодня поприсутствуете на его переговорах с иеромонахом Филиппом.

Позвонил Филипп:

— Эй, отзовись! У меня к тебе дело.

Позвонил Векселев, сквозь треск можно было разобрать:

— ...часов.

На следующий день — опять Филипп:

— Ты куда пропала? Если ты в Москве, зайди.

Еще через день раздался незнакомый голос:

— Мы не знаем номер вашей квартиры. Спуститесь, пожалуйста, к подъезду в шесть часов.

Я не стала спускаться, вот еще! На следующий день — откуда они узнали мой адрес? — Сундуковы позвонили мне в дверь, сунули в руки видеокассету.

— И сами посмотрите, и игумену Ерму отвезите. Стоящий фильм, — сказал Сундуков.

— Релевантный. Вот, — строго добавила Сундукова.

Я подумала:

— Да ну! Небось какие-нибудь просветительские лекции...

Потом, ближе к ночи, все же поставила.

И вот на экране — отец Петр Лаврищев — крупный план:

— Неужели вы не понимаете, что все — за нас. Прогрессивная общественность с ее мнением, московская интеллигенция, Запад, вы вообще прессу читаете? Оставьте эту затею, она вам не по плечу.

Далее — Филипп — в полупрофиль:

— Я — монах. Я выполняю указ Патриарха. Он поручил мне возродить здесь монастырь, и я это сделаю, как бы вы мне ни мешали со своей общественностью...

По всей видимости, снимал это Урфин Джюс. То и дело слышится его закадровый голос:

— Вы хотите уже оскорбить все общество!

Хорошо виден главный редактор Грушин, он произносит патетически:

— Вы мне напоминаете героя «Бесов» Петра Верховенского!

Возле него — в рядок — Сундуковы:

— Мы вам обещаем так испортить репутацию, что само священноначалие предпочтет избавиться от вас, отправить куда-нибудь с глаз долой — на Камчатку или в Воркуту — просвещать население.

Гриша стоит, набычившись, выпячивая лоб и сжимая кулаки:

— Вы уже так себя позиционировали, что я с удовольствием бы набил вам морду! — заикается он.

Но там никого не видно, кто сопровождает отца Филиппа. То есть он абсолютно один. Один как перст. Он и они...

Они окружили его, порой говорили одновременно.

Зоя Олеговна:

— Да ты хоть веруешь-то в Бога, а?

Грушин:

— Батюшка, вы веруете?

Гриша:

— Да он — Иуда, он Христа за один сребреник продаст!

Опять Грушин:

— Нет, вы мне даже не Верховенского — вы мне Смердякова напомнили, господин лже-наместник!

Опять Зоя Олеговна:

— Небось самому стыдно, ишь, голову опустил. Скажи — стыдно тебе, стыдно?

Урфин Джюс:

— Мы обо всем будем докладывать священноначалию. У нас — гласность. Вы за все ответите — и за казаков, и за безобразия в храме, и за бесчинства ваших прихожан.

Снова Зоя Олеговна:

— Ох, боюсь, его там в Патриархии и накручивают. Он придет в храм, отойдет душой, а его опять туда вызывают и внушают что-то, внушают. И у него — раздвоение. Совесть говорит одно, а канцелярия — другое. Может наступить непредсказуемый аффект.

Журналист Сундуков:

— Нам говорили, что уже один епископ за нас. Мы нашли случай передать ему информацию. Мы ждем от него публичной поддержки!

И вновь Зоя Олеговна:

— Боюсь я за твое здоровье, Филипп! Доверься мне как специалисту, как доктору! Тебе вредна эта суггестия, так можно и до невроза навязчивых состояний докатиться, а гам и целый букет: бред преследования, шизофрения, острый психоз!

Журналистка:

— Кончены ваши чекистские времена, лагеря и расстрелы, расстрелы и лагеря!

Лаврищев:

— Человек сам вынашивает в себе свое наказание! Хочу напомнить вам, что Христа тоже гнали!

И вновь, и вновь Зоя Олеговна:

— Ой, боюсь, придется с тобой помучиться. Очень уж ты себя запустил. Смотрю — нервы у тебя совсем сдают, психика лабильная, расшатанная... Зрачки расширены... Горе ты мое луковое! Ответить даже не можешь, все молчишь.

Пауза.

И вдруг — она же, но уже как бы на мою тематику:

— Ну скажи хоть — это они тебя подучили, эти убийцы отца Александра Меня, ведь они? Неужели ты один из них, из этих убийц?

— Да он бы точно его убил, не поморщившись, — грозно и почему-то басом произнесла Сундукова.

— Так это он и убил! — выдвинул обвинение Гриша.

Это прибавило общего возбуждения. Слышно было даже, как спорят за кадром: Филипп это убил или все-таки не он. Вроде даже кто-то сомневался в нем, ставил ему это свое сомнение в минус: «Да у него кишка тонка!»

Наконец Филипп оборвал прения:

— Так когда вы освободите монастырь? Все сроки уже истекли. Даю вам месяц. Через месяц мы огородим обитель высокой стеной, вынесем ваши вещи и запрем ворота.

Раздвинул их рукой и вышел.

— Беснование! — кинула ему вслед Зоя Олеговна. На этом кончился фильм.