Мене, текел, фарес - [15]

          Ну и поехали мы с ней по старцам. Были в Лавре у отца Кирилла, были в Псково-Печерском монастыре у отца Иоанна Крестьянкина, были в Свято-Троицком монастыре у отца Игнатия.

          И все уверяли ее, что Стрельбицкий, в конце концов, по милосердию Божиему примет крещение.

          А отец Игнатий так даже и сказал:

          — Вы сами его и покрестите. Знаете как? Возьмете святой Крещенской воды и трижды покропите его со словами: «Крещается раб Божий (имярек) во имя Отца (аминь) и Сына (аминь) и Святого Духа (аминь).

          — А имярек — это что? С каким именем-то я его покрещу? Имя-то у него не то что басурманское, а вообще неизвестно какое. Май — вот как его родители назвали.

          — А нареките его Андреем. Очень он на Андрея похож. Будет он в честь преподобного Андрея Критского. Тоже ведь писатель…

          — Так это его любимое имя! Его любимый герой — Андрей. Это из его романа. Он себя невольно отождествлял с ним. Он и есть Андрей!

          Старец улыбался. Кивал. Вдруг тень пробежала по ее лицу: если она будет сама крестить Стрельбицкого, значит, она будет уже как бы и священница. И если старец Игнатий ей предлагает такое, то она, по благословению отца Киприана, должна немедленно отсюда бежать.

          — Не смущайтесь, — перебил ее мысли старец, — крестить на смертном одре может и простой мирянин. Это — единственное таинство, которое в трагической ситуации ему можно беспрепятственно совершать.

          Она с удивлением воззрилась на него и засмеялась: если старец умеет читать все, что происходит у человека внутри, зачем тогда его о чем-то спрашивать, можно просто сидеть возле него и молчать. И все-таки спросила:

          — А вдруг пока я здесь молюсь, эта разлучница проникнет в дом и наколдует там?

          — Не проникнет! Не наколдует, — спокойно отвечал старец.

          — Ну или он уедет к ней, воспользовавшись тем, что меня нет в Москве….

          — Не уедет! — тянул он.

          — Или увезет ее в путешествие…

          — Не увезет, — терпеливо возражал отец Игнатий.

          — Нет, я просто уверена, он обязательно извлечет выгоду из моего отъезда. Пока я тут разъезжаю по монастырям, он…

          — Не извлечет! Господь ему не позволит.

          Она хотела было заметить, что Господь много чего уже ему напозволял, но старец так мирно и кротко ей отвечал, что она решила положиться на его слова. Будь что будет.

          Вернувшись, она нашла Стрельбицкого в отчаянном состоянии: четыре колеса его машины были проколоты неизвестными в ночь нашего отъезда, а сам Стрельбицкий (для подтверждения слов отца Игнатия) был прикован к постели, и вот по какой безумной причине. Он натер на ступне мозоль и почему-то ему казалось, что она немедленно сойдет, если он приложит к ней ватку, смоченную уксусом, но вместо уксуса он (очевидно тоже — для вящей надежности уверений старца) прилепил к ней пластырем вату с уксусной эссенцией и тем самым сжег себе всю подошву. Целый месяц после этого он не мог обуть ботинок и еле-еле передвигался по дому, хромая. Этого срока вполне хватило, чтобы его возлюбленная закрутила роман с молодым человеком, сыном какой-то знаменитости, и зачала от него ребенка, которого было и попыталась потом «списать» на Стрельбицкого. Но сроки не совпадали. Стрельбицкий стал для нее абсолютно недоступен: Анна не подзывала его к телефону и проверяла почту. Натыкаясь на письма соперницы, тут же выкидывала их в мусоропровод. И все кончилось миром и благоденствием. Уксус старца оказался посильнее приворота черной волшебницы.

          Но креститься Стрельбицкий по-прежнему не желал…

          Теперь на дачу он ездил крайне редко и неохотно, а целыми днями, потухший и бледный, лежал у себя в кабинете на диване и смотрел телевизор.

          Анна пришла ко мне и расплакалась:

          — Понимаешь, он же беспомощный, болезненный, жизнь в нем с каждым днем убывает. А креститься не хочет! Упирается. Я ему говорю: «Вот что-нибудь с тобой случится, и мы с тобой в разных сферах окажемся. Потому что я крещеная, а ты — нет. И венчаться поэтому мы с тобой не можем. И на том свете точно окажемся врозь». Он подумал и говорит: «Ну ладно, покреститься я покрещусь, только не в церкви. Знаешь, как мне все это претит — крашеные яички, бумажные цветочки, рушнички… Вся эта старушечья бутафория… Мутит меня от нее. Тошно. Не хочу я этого пафоса, всей этой пышности, золота, церемоний… Так и быть, покрещусь дома. Зови попа». Я ему говорю: «Стрельбицкий, какие бумажные цветочки, какие рушнички… О чем ты?» А он: «И не уговаривай! И вообще — этот церковный запах, туман, бабки в шушунах… Дядьки с фанатичным блеском в глазах…» Короче — ни в какую. Ну я пошла к священнику и попросила покрестить его дома. А тот как услышал, что мой муж не может в церковь даже войти, отказался. «Нет, — говорит, — он же должен во время таинства читать Символ веры. Как же он сможет произнести: Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь, если он в нее не только не верует, но и не переносит ее на дух? Нет, раз он в церковь еще не может войти, то он пока недостоин святого крещения». И вот мне надо теперь найти такого священника, который бы вошел в мое положение и закрыл глаза на это обстоятельство. Чтобы попросту пришел и — р-раз — окрестил моего Стрельбицкого. А потом бы нас обвенчал…