Мендель - [13]

Но во всех этих официальных сообщениях, некрологах, надгробных речах и досужих разговорах не прозвучало самого главного.

Никому и в голову не пришло, что из жизни ушел истинный гений и человечество, о котором было помянуто в «Tagesbote aus Mahren und Schlesien», вправду понесло невосполнимую утрату.

Грегор Мендель, по свидетельствам знавших его, действительно был добрым и приятным человеком, но мало ли добрых людей живет на земле, мало ли их умирает?

Он был слугой церкви и за сорок лет в общем ничем не скомпрометировал своего «мундира», хоть и не выказывал излишнего рвения. Таких слуг у церкви, говоря объективно, было тоже немало, но их обычно не помнят. Помнят либо рьяных, либо компрометирующих.

Он достиг высокого церковного и в известной мере политического поста и сделался директором местного банка, хотя как политик и финансист он был недостаточно дальновиден. И таких тоже было много за века.

Но спустя годы после его смерти вдруг оказалось, что он был великим ученым, прорвавшимся в неведомый отсек природы. Причем не дилетантом, которому посчастливилось случайно наткнуться на драгоценную находку, а широко эрудированным исследователем, чей оригинальный ум сумел точно задать живой природе один из коренных вопросов ее бытия, и в последовательном титаническом труде получить четкий однозначный ответ, и снова извлечь этот ответ из перекрестных экспериментов, и понять его место во всей системе человеческого знания, и заложить всем этим фундамент новой области поиска, имя которой «генетика» — наука о наследственности.

Все, что говорилось до сих пор, было о мирской известности Менделя, о его прижизненной известности.

Она не идет в сравнение с его истинной славой. Кто он — этого при его жизни не понимал никто: ни собратья-монахи, ни тем более чиновники.

Этого не понимали даже самые высокоэрудированные господа из Ферейна естествоиспытателей в Брюнне и из других обществ, научных и полезных, в которых сначала он просто состоял, а став прелатом, приобрел высокий ранг «члена-учредителя».

Этого не понимали даже крупнейшие светила европейской биологии, державшие в своих руках оттиски его статей и его письма.

Быть может, только два человека оценили его при жизни.

Первый — Густав Ниссль фон Майендорф, непременный секретарь Врюннского ферейна, естествоиспытатель, математик и ботаник, чьи схемы долго потом жили в учебниках биологии.

Ниссль сказал в те январские дни 1884 года, что труды Менделя «…свидетельствовали о весьма самобытном, лишь одному ему свойственном понимании исследуемых вопросов. Сюда в особенности относятся наблюдения над растительными гибридами».

Вторым, кто оценил его как ученого еще при жизни, в 1875 году, был русский ботаник Иван Федорович Шмальгаузен. Но об этом позднее. Впереди еще вся книга. И все-таки еще один эпизод из конца и несколько мыслей, с ним связанных.

Через полгода после похорон Менделя его племянник доктор медицины Алоис Шиндлер приехал в Брюнн и пришел в монастырь святого Томаша.

Здесь он вырос. Дядя забрал его в Брюнн, как только Алоису наступило время учиться в гимназии. Аббат поселил его в доме монастырского причетника Смекаля. Дом выходил на ту же маленькую площадь, что и фасад монастыря (в нынешнем Брно площадь носит имя Грегора Менделя).

Шиндлер писал сорок четыре года спустя — в 1928-м:

«Я нанес визит новому прелату, патеру Рамбоусеку. Он принял меня не без дружелюбия и сказал во время беседы:

— Там, от вашего дяди, осталось очень много писем (прошений о поддержке) и тьма всякой писанины еще; я раздумываю, что со всем этим сделать, и полагаю за лучшее все это сжечь».

Племянник писал, что всю жизнь раскаивался из-за проявленной тогда нерешительности: ведь он мог упросить Рамбоусека передать ему дядин архив. Но он не сделал этого, и в монастырских печах превратились в пепел письма бедняков, просивших помощи Менделя — члена филантропических обществ и доброго человека с большими личными средствами.

Превратились в пепел письма, полученные Менделем от Родственников и от ученых, с которыми он обменивался мыслями касательно проблем биологии и метеорологии, селекции, садоводства и пчеловодства. Лишь считанные из них дошли до наших дней, случайно затерявшись среди официальных бумаг, помещенных потом в монастырский архив.

В монастырских печах превратились в пепел рабочие записи Менделя, дневники его опытов и расчеты — первые выкладки генетической алгебры.

И даже оригинал классического труда «Опыты над растительными гибридами» ожидала такая участь, — только по чьей-то небрежности сорокастраничная рукопись, написанная идеальной, каллиграфической готикой, не попала в печь в 1884 году. Слишком много было в монастыре бумаг для растопки. Сорок перевязанных тесемкой страниц провалялись среди прочих, предназначенных к сожжению, целых восемнадцать лет.

И когда аббат Мендель в памяти людей перестал быть всего лишь добрым человеком, всего лишь бывшим школьным учителем, в порядке досужего увлечения занимавшимся какими-то дилетантскими экспериментами, — когда он стал в глазах всего человечества Менделем, чье имя было причислено к лику создателей нетленных духовных ценностей, — вот тогда и начались розыски всего, что уцелело от пламенного безразличия.