Мемуары везучего еврея. Итальянская история - [24]
Как я уже сказал, отцу не нравились мои визиты к старому австрийцу, но мать защищала меня, называя старомодного джентльмена человеком воспитанным и безобидным, и говорила, что, живя столько лет в одиночестве, только с экономкой, старик получает удовольствие от общения с персоной моего возраста. Она считала, что уж лучше старый бургомистр, чем те мои сверстники, с которыми я ходил на рыбалку и которые, весьма вероятно, говорили со мной обо всяких грязных вещах, о которых не положено упоминать. Она была права: старый джентльмен никогда не говорил со мной ни о сексе, ни о политике, он даже никогда не касался вопроса моего еврейского происхождения и моей религии. Он любил вспоминать о том, что в свое время австрийская администрация предоставляла местному населению лучшее обслуживание, чем сейчас, а я слушал его так, как будто он говорил о каком-то фантастическом затерянном континенте.
За те месяцы, что я проводил в горах, мое и без того беззаботное городское существование превращалось в постоянное воплощение всех детских мечтаний. Я удил форелей, сопровождал лесника в его длительных походах по лесу, чтобы проверить силки на птиц. Я мог часами не показываться дома, собирая грибы и чернику. Дом моего отца стоял посреди большого двора, окруженного частоколом, который для нас, детей, служил лесом Дикого Запада. С одной его стороны протекал ручей с островком посередине, на котором росли три высокие сосны. Здесь мы с сестрой построили индейский лагерь с шалашами, костюмами племени сиу, луками, стрелами и щитами. Островок соединялся с Большой землей маленьким подъемным мостом, и оттуда тянулся на кухню трос, к которому прицеплялась корзина. Мы посылали в корзине заказы кухарке, которая исправно возвращала корзину, полную съестного.
На вилле не было проблем с прислугой: кроме двух служанок, привезенных матерью из города, здесь были и те, что обслуживали моего отца в течение всего года. На вилле всегда было полно гостей, в особенности во время летних военных маневров. Мой дядя принимал в своем импозантном доме на вершине горы офицеров рангом от полковника и выше, отец же, частично из-за его более низкого социального положения, а частично из-за моей сестры, был ответственным за развлечение офицеров пониже рангом.
На фабрике было много тягловых лошадей, и я мог ездить на них верхом сколько угодно. Зимой мы запрягали их парами в сани и часами носились по пустым заснеженным улицам. То был нереальный, феодальный мир мечты, который я через много лет узнал в сценах из фильма «Доктор Живаго». Для меня тем не менее он был абсолютно нормальным, и я воспринимал его без всяких сомнений, поскольку другого я не знал. В этот мир не могли проникнуть неприятные отзвуки извне, и, если от случая к случаю туда доходили сведения о политических событиях, они всегда истолковывались в патриотическом, торжествующе-фашистском ключе.
Последняя неделя каникул проходила на пьемонтской ферме отца. Это была очень маленькая ферма — все, что осталось от большого имения, потерянного во время биржевого краха 1929 года. Но сам дом был — и таким он остался и по сей день — большим домом XVIII века; мой отец сдавал его целиком, за исключением библиотеки и нескольких комнат, в которых мы останавливались на время сбора винограда. Отец всегда был очень занят и счастлив, находясь в Говоне, где он провел лучшие годы своей жизни. Он должен был собирать арендную плату, заботиться о канализации, крышах, о саде. Кроме того, к нему непрерывно стекались фермеры, чтобы получить его совет, в основном по юридическим и семейным вопросам. Он больше не был землевладельцем, но королевский замок, вокруг которого был построен поселок Говоне, принадлежал его деду, а до него его прадеду, и многие еще помнили, что отец был мэром. Некоторые были раньше его съемщиками, большинство воевало под его командованием во время Первой мировой войны. Он знал каждую семью, и люди приходили с бутылками вина и корзинами фруктов попросить его просмотреть контракт, подготовленный адвокатом, которому они не доверяли, или спросить совета по поводу нескончаемой тяжбы. Он принимал их, иногда поздно ночью, в своей библиотеке, под большой репродукцией «Раввина» Рембрандта. Иногда я прислушивался к их разговорам, всегда на пьемонтском диалекте, но большую часть времени проводил на чердаке, роясь в старых сундуках, таивших в себе так много сюрпризов. Там можно было найти обезьянью шкуру и противогазы Первой мировой войны, медали и вышивки, фигурки животных из черного дерева и оловянных солдатиков. Там были и такие странные объекты, как переносные унитазы в форме импозантных кресел, чучела птиц, самогонные аппараты и сделанные из мела копии фризов Парфенона.
Интереснее всего были семейные архивы, полные старых документов и фотографий, в особенности снимки времен Первой мировой войны. На этих фото все мужчины нашей семьи были в военной форме; там были и фотографии короля Виктора-Эммануила, принца Уэльского, генерала Китченера[30], Клемансо, герцога Аосты и его жены — всех тех, кого мой отец знал лично, служа королю в армии,
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.