Мемуары посланника - [77]

Наконец, самая удаленная южная страна Средней зоны Греция. Ее представителем сначала был посланник Н. Маврудис, потом Н. Панурас.

Из американских стран до 1928 года СССР признала только Мексика, но и ее первый посланник Базилио Бадильо с женой и детьми жили одиноко и потом скоро уехали.

Вот общество моих коллег, иностранных представителей в Москве. Впрочем, были еще представительства Монголии и Тувы. Они держались совершенно обособленно, вдали от дипломатического корпуса, ничего общего с ним не имели.

Советская дипломатия

Конечно, к дипломатическому корпусу в Москве надо причислить и советских дипломатов. Самым важным и значительным из них был и остается в истории Чичерин. Его личность я уже достаточно обрисовал. Он добровольно, исключительно по идейным побуждениям отряхнул прах старого мира и стал коммунистом не из эгоистических соображений. Вот кого бы большевики едва ли осмелились обвинить в шпионаже, таинственных услугах иностранным государствам и их разведкам, как сейчас обвинили и расстреляли многих других.

В чем угодно можно подозревать советских дипломатов, только не в шпионаже, не в стремлении оказывать услуги капиталистическим странам. И совсем не потому, что они были не способны на такие дела и тяжкие компромиссы. Простой здравый смысл должен отвергнуть эти подозрения уже потому, что такие измены не принесли бы им никакой выгоды.

В самом деле, зачем Ваковскому, Крестинскому, Карахану, самым важным советским дипломатам, заниматься этим чрезвычайно рискованным делом, когда они могли жить и жили лучше любого начальника ЦРУ, любого руководителя гестапо? Такие вопросы можно задавать десятками, и, если рассуждать логически, ответы отрицательные. В чем же дело? Почему им предъявили такие бессмысленные обвинения? С какой стати они признали свою вину? Здесь и «зарыта собака». Не удивляйтесь, сознаваясь в «шпионаже», эти люди не возводили на себя никакого поклепа. Бесспорно, они занимались шпионажем, но это приказало политбюро, лично или через ГПУ.

Оно обязало их этим заниматься, и, например, Крестинский через своих агентов, несомненно, старался связаться с гестапо в Германии, а Раковский – с ЦРУ, как и все остальные выполняя волю и приказы политбюро в других местах и странах. Все это шло на пользу СССР. Даже такой маленький человек, как расстрелянный Штейгер, поддерживал связи с иностранными представителями, выполняя предписания своего начальства.

Потому странно и непонятно, почему ни один из подсудимых, позднее расстрелянных советских дипломатов, не разграничил на процессе свои отношения с иностранными секретными организациями, не указал, где кончались задания политбюро и начиналась собственная инициатива, то единственное, что могло быть впоследствии им предъявлено как преступление. Если бы это разграничение было четко проведено на суде, картина получилась бы совсем иная, только таким образом можно было бы установить истину.

Но, конечно, это разъяснение не входило в задачи советского суда. Бывшие дипломаты, несчастные люди, пошли на поводу. Они могли прыгать, бегать вокруг поводыря по его желанию, но натягивать веревку не смели. А если кто-нибудь, неосторожно или из желания проявить инициативу, натягивал эту веревку, его сразу одергивали и душили мертвой петлей. Суд ставил вопрос в другой плоскости: «Говорите только о фактах и не смейте упоминать о причинах. Винитесь в том, что веревку натянули, но не смейте указывать ни на поводыря, ни на ваши законные и даже похвальные стремления сделать больше и лучше для самого поводыря, то есть для вашего начальства и, следовательно, для всего СССР».

Обо всем этом стоит говорить во имя справедливости, протестовать во имя совести, против поголовных обвинений в шпионаже, по существу, невиновных людей.

«Дело» Бирка и тут многое разъясняет, впрочем, не только оно, а и многие другие. Пройдет еще некоторое время, и то, что я сейчас говорю, раскроется с полной ясностью и горькой убедительностью. Как дискредитировали Бирка и других иностранных дипломатов в Москве, так сейчас дискредитируют и советских дипломатов. Тогда это было выгодно Коммунистическому интернационалу, теперь это понадобилось Сталину.

Вслед за Чичериным шел советский дипломат Литвинов. Личность достаточно известная. Удивительно, что при частых поездках за границу он еще не обвинен в связях с иностранными шпионами и не сидит на скамье подсудимых. Литвинов более податливый, умеет лучше и хитрее подходить к вопросам и лицам, предпочитает угождать, чем рисковать или, боже упаси, решиться на собственные желания или планы. Например, еще в декабре 1928 года свою политическую речь об иностранной политике он закончил словами Интернационала, конечно, в угоду слушателям, но никак не в пользу иностранной советской политики: «Это будет последний и решительный бой».

Литвинов делец, карьерист, бухгалтер, отсчитывающий на счетах, весовщик, вымеривающий и осторожно ставящий каждую гирю на чашу весов, косящий по сторонам бегающим взглядом. Он более всего похож на коммерсанта, фабриканта и менее всего на дипломата. Любит поесть, как замоскворецкий купец, сытно, плотно, тяжело. Помню комический случай, как во время визита представителя американской АРА мистера Уолтера Брауна в Ригу прибыл и Литвинов для переговоров с ним. В ресторане «Отто Шварц», где я обычно обедал, лакей потихоньку показал мне и другим на Литвинова и рассказал, как советский комиссар, съев порцию жаркого, потребовал вторую. Правда, тогда это можно было объяснить общим голодом в Москве.