Мемуары на руинах - [50]

Со съёмок в Великих Луках. Август 1972

«Здравствуй, моя девочка!

Вот уже и неделя кончается, а я тебя не вижу и скучаю. Я о тебе всё время думаю, о тебе, о Беньке, о маме. Я тебя люблю и боюсь потерять это внутри себя. Я только и думаю о том, чтобы сохранить это. Одним словом: остановись мгновение. Разлука – вещь жуткая, но когда понимаешь, что тебя где-то ждут, становится легче. Кроме того, не знаю, как тебе, а мне здесь многое стало ясно в наших отношениях. Ты всё боишься, что у меня уже всё было, всё в прошлом, что ты для меня только ассоциация, напоминание. Но я-то знаю, что я никого никогда так не любил, «так» – не значит «так сильно», в любви вообще нет степеней, есть только любовь, либо её нет), просто я никого не любил так, как тебя. И между моей любовью к тебе и всеми моими прошлыми любвями такая же разница, как между мужчиной и мальчиком. И самое главное, то, что является предметом моей гордости и источником энергии для меня – ты сделала меня мужчиной в полном смысле слова, мужчиной по существу. Так что можешь радоваться, прыгать на одной ножке, бить в ладоши, ты у меня даже не первая, ты – единственная. Я знаю, что буду это беречь как единственную ценность в своей жизни. Запомни только, что я буду с тобой только до тех пор, пока буду тебе нужен, и мы расстанемся в тот момент, когда ты перестанешь во мне нуждаться. Всё это для меня чрезвычайно серьёзно. Я видеть тебя хочу сейчас, твою непривычную серьёзную физиономию, твои губы. твои глаза. твои лапки. Я, наверное, холодный мужик, но я не хочу тебя целовать, обнимать, я только хочу посидеть рядышком и смотреть на тебя, моя маленькая. Какое-то я пишу тебе странное лирическое письмо, ведь собирался написать деловое и бодрое про то, как я тут живу. Но это ничего, про все дела я напишу маме, а ты мне пиши почаще, я так люблю получать письма, да и писать тоже, только нужно расписаться, поэтому не сердись, что письмо такое короткое, завтра или послезавтра напишу подлиннее. Спи спокойно, моя девочка, я не исчез, не испарился, я просто вышел на минутку и скоро вернусь. Целую тебя. К.»

«Здравствуй, Маришка!

Ну вот мы с тобой и поговорили по телефону. Я очень был рад услышать твой голосок, он, кстати, изменился, наверное, со сна. Ты разговаривала сегодня со мной «взрослым» голосом. Вообще ты ведь знаешь – человек, (любой!) всегда «человек с тысячью лиц». Кое-какие твои лица я уже изучил и голос тоже. Я очень его люблю, хоть тебе он не нравится, как ты говоришь. Он у тебя такой… как бы это сказать…соответствующий (ай-яй-яй, какое красивое слово!) Нет, не могу выразить, плохо у меня с художественными образами. Ну ладно, пусть, такая уж я бездарь. Ты не обращай внимания на мою маму, я понимаю, что она пересахаривает. Но мама – прирождённая жертва, она очень добрый человек, эгоистичный альтруист, она просто не мыслит жизни вне заботы о ком-либо. Поэтому будь умной, умей не сопротивляться, а использовать, будь внимательной сама и всё получится. Ты для мамы, я думаю, сейчас как награда за всю её несложившуюся жизнь. Да, впрочем. Не мне тебе объяснять, я очень верю, девочка, в твой ум и тонкость и такт. Что же касается твоего письма, оно меня очень обрадовало. Ты начала думать, думать, анализировать – это для меня настоящий подарок. Я тебя прекрасно понимаю и принимаю со всеми твоими эмоциями. Кроме того, я рад. Что ты нарушила своё собственное табу – первая начала разговор о Наталье. В твоих рассуждениях есть только одна маленькая ошибка. Тебе никогда не придётся заменять «ту», вообще в отношениях никто никого заменить не может. Наталья занимает и сейчас определённое место в моей душе – «своё» место. но ты занимаешь своё – своё собственное, принадлежащее только тебе. ты другой человек и это замечательно. Ты развязала мне язык, и я ещё обязательно вернусь к этому разговору, но не тревожь себя понапрасну. Я всё таки очень рад, что ты (вот такая!) у меня есть, наверное, даже счастлив. (я боюсь высоких слов, они пугают чувства.) Ну, вот и всё. Целую тебя в глаз и нос. Пиши и звони. Поцелуй маму и пообещай ей, что когда я вернусь, мы замечательно заживём втроём. Жбан тебя целует. К.»

Жизнь с Надеждой Николаевной тогда, действительно, была замечательной. Её так забавляло, как Маруся ждёт Киру, как расцветает ему навстречу, как теряется, роняет столовые предметы, зависит от каждой шутки, реагирует непосредственно и сразу, зависит, зависит… зависит..

Из Англии приехал Бернард Джей, самый красивый мужчина, которого Маруся видела. Они задружились во время английских гастролей. Ему устраивали приёмы, когда Кира был занят, Беню оставляли с Кравченко (Жбаном), который, не зная ни одного слова по-английски, рассказывал ему анекдоты. Войдя в номер гостиницы через два часа, Кира с изумлением видел хохочущего, всё понимающего Беню.

Втроём не зажили. Самый счастливый период быстро закончился. Кира стал холоден, бесчувственно смотрел в потолок, наконец, признался: ты слишком легко мне досталась, я должен был тебя завоёвывать.

Что тут скажешь? Наверное, он был прав. Маруся, слишком глубоко усвоив поэзию Цветаевой, почти идентифицировала себя с Мариной Ивановной. Категорично. До конца. Без жеманства. Без ухищрений. Заем прикидываться, заманивать, разжигать пыл, если я уже – вся твоя? Маруся не знала, что такие отношения возможны на расстоянии, в переписке, а в жизни утомляют. Особенно такая привязанность тяготит профессиональных ловеласов, каким оказался Кирилл. Видимо, потому и не торопился разводиться. Жена его не утомляла.