Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - [108]

Игнаций Потоцкий и Коллонтай, с которыми я несколько раз встречался после приезда в Варшаву, сетовали на то, что жители провинций теряют интерес к постановлениям правительства и не торопятся их выполнять.

Я и сам с болью смотрел, с каким равнодушием большинство богатых варшавян воспринимало успехи нашей армии. Им было в тягость каждый день отправлять своих подчиненных в национальную гвардию, а тем более самим порой брать в руки карабин, чтобы не вызвать порицания от народа и не прослыть врагами родины в глазах тех, кого они называли пламенными патриотами.

Среди состоятельных жителей Варшавы были и такие, кто страстно желал прекратить эту борьбу с превосходящими силами противника, в победе которого у них не было никаких сомнений. Эти люди рассчитывали, что после вступления вражеских войск в Варшаву у них появится больше возможностей для доходных спекуляций, чем при революционном правительстве, которому они не доверяли, и которое лишь обещало им какие-то туманные выгоды и преимущества в будущем. Следует признать, однако, что число таких личностей, движимых скорее эгоизмом, нежели злыми намерениями, было весьма невелико, и никакого влияния на общественное сознание они не имели. Почти все жители столицы с неиссякаемым усердием изо всех сил трудились там, куда их направляли, и безропотно разделяли все тяготы и опасности, которые изо дня в день преследовали военных.

С 16 августа начались смертоносные бои, в которых покрыли себя славой генерал Домбровский, князь Юзеф Понятовский, Адам Понинский и много других офицеров. Последнее и самое кровопролитное сражение прошло ночью 28 августа. Все войска генерала Домбровского подверглись атакам со стороны значительно превосходящих вражеских сил. В это же время генерал Зайончек внезапно совершил дерзкое нападение на прусские позиции.

Во всех ситуациях польские войска проявляли всегда присущие им отвагу и доблесть. Однако нельзя не отдать должное трудолюбию, усердию и неустрашимости жителей Варшавы, которые в огромной мере способствовали успеху в те памятные дни.

После этих событий, свидетелем и очевидцем которых я стал, будучи добровольцем, атаки врага прекратились. Пруссаки готовились к отступлению. Русская армия под командованием генерала Ферзена отделилась от прусских войск и двинулась в сторону Люблинского воеводства. Прусские части переформировались в три колонны: одна пошла в сторону Ченстоховы, другая направилась в Пётркув, а третья взяла курс на Закрочим. Не теряя ни минуты, враги отступали с такой поспешностью, что оставляли на своих позициях, например в Рашине (это в трех лье от столицы), больных и раненых, а также немало амуниции.

1 сентября, то есть, за несколько дней до начала общего отступления, объявленного втайне от нашего командования Фридрихом Вильгельмом, адъютант короля Пруссии Манштейн прибыл в штаб генерал-лейтенанта Зайончека с целью получить разрешение на свидание с плененным полковником Трауенфельдом.

Зайончек самостоятельно не мог принять решения и отправил запрос главнокомандующему. Тем временем Манштейн завязал разговор о политических событиях, которые привели к разладу между Пруссией и Польшей, а затем как бы невзначай поинтересовался, можно ли было бы договориться и все уладить полюбовно.

Генерал Зайончек не имел компетенции обсуждать такой вопрос и ограничился ответом весьма уклончивым. И тут Манштейн начал высокопарно расхваливать великодушие своего монарха, уверяяя, что всего можно ожидать от его мягкого, уживчивого характера и добрых чувств, которые тот всегда питал к польскому народу. В ответ Зайончек лишь напомнил собеседнику о союзном договоре, нарушенном королем Пруссии, и о последнем разделе Польши. Манштейн пробормотал какие-то слова, безуспешно пытаясь оправдать своего государя, и откланялся, так и не приступив к обсуждению вопроса о примирении.

Весть о нежданном отступлении сорокатысячной армии короля Пруссии вызвала в польской армии радость и изумление. Нетрудно догадаться, с каким восторгом ее встретило население Варшавы. Потрясена была вся Европа. Самые различные предположения и догадки о мотивах этого события покрывали его реальные причины плотной завесой тайны.

Были люди, полагавшие, что этот демарш прусских войск как-то связан с российской императрицей, которая не желала, чтобы польская столица оказалась в руках Фридриха Вильгельма. Другие списывали это на дурное расположение царицы Екатерины к королю Пруссии, который, имея такое превосходство в силе, не сумел расправиться с армией повстанцев. В народе поговаривали даже, что это обстоятельство рассорило петербургский и берлинский дворы. И, наконец, третьи утверждали, что прусский монарх был вынужден отступить от Варшавы из-за массового дезертирства, болезней, последовавших в результате затянувшейся осады города, и отсутствия необходимой амуниции.

Все эти доводы имели право на существование, однако они носили всего лишь второстепенный характер, так как подлинной причиной отступления стало революционное движение, которое нарастало в тылу прусской армии, в польских провинциях, совсем недавно разделенных не без участия Фридриха Вильгельма.