Мемуары мессира Д'артаньяна. Том II - [12]

Портрет Герцогини д'Орлеан.

Между тем Герцог д'Орлеан, кто должен был по праву играть первую роль в Государстве, настолько позволил Кардиналу завлечь себя, что, можно сказать, полностью сложил с себя всю свою власть и передал ее в его руки. Он позволял управлять собой то одним, то другим, в том числе и своей жене, кому недоставало рассудка увидеть, как все, кого она допускала приближаться к своей особе, давали ей советы лишь для того, чтобы обмануть и ее, и ее мужа. Она была сестрой Герцога де Лорена, и он женился на ней против воли покойного Короля, кто не только велел объявить его брак недействительным по постановлению Парламента, но и еще, пока был жив, никак не хотел изменить своего мнения по этому поводу. Вот так их разлучили на несколько лет, и лишь после смерти Его Величества нынешний Король согласился, чтобы они снова соединились.

Эта Принцесса обладала совершеннейшими чертами лица, так что, если судить по деталям, это была очень красивая женщина; но стоило оценить ее целиком, как становилось ясно, что самое большее — это красота умирания, лишенная всей прелести, что придает облику живость; единственное живое проявление, показанное ею за всю ее жизнь, так это то, что она была амбициозна превыше всего, что возможно себе вообразить. Итак, хотя она и не отличалась злобной душой, но была не прочь увидеть зарождение смут в Государстве, лишь бы сохранить свой уголок и при этом не быть обязанной брать во внимание весь Двор. Она в особенности не могла переносить Королеву-Мать; не то, чтобы она находила в этой Принцессе что-то не достойное уважения, но просто потому, что положение той превосходило ее собственное. Она не слишком любила также и Месье [37] Принца, главное, с тех пор, как он нанес оскорбление Офицеру Гвардейцев ее мужа. Кардинал, кто старался извлекать пользу изо всего, и кто был бы рад увидеть зависть, царящую между этими двумя Домами, ловко внушил ей, что амбиция Месье Принца настолько огромна, что она его пожирает; таким образом он не только намеревался возвыситься над Герцогом, ее мужем, но еще и презирал его до той степени, что, кажется, потерял и воспоминание о разнице, существующей между сыном, братом и дядей Короля и первым Принцем крови.

Столь малая прозорливость, доставшаяся ей от природы, не позволила ей найти в себе самой, чем защититься от этого надувательства. Она глупейшим образом попалась на него, тем более, что во времена побед Месье Принца его Двор был обычно столь многолюден, что просто позорил Двор ее мужа. Коадъютор, сам бывший свидетелем при тысяче обстоятельств чувств этой Принцессы, и знавший, что, дабы лучше преуспеть в своих намерениях, он должен завоевать Герцога, счел, что, далеко не пользуясь каналом Герцогини для достижения цели, он, наоборот, должен с величайшей заботой скрыть от нее все дело, если хочет добиться счастливого успеха. Итак, он пообещал Герцогу ничего ей не говорить из того, о чем он ему скажет, и потом не колебался больше открыть ему свое сердце. Герцог имел друзей в Парламенте точно так же, как и он сам; почтение, какое питали к его рождению, привлекало к нему кое-кого; с другой стороны, все остальные были бы рады видеть его у них во главе, поскольку льстили себя надеждой, что его тень укроет их от упреков, что некоторые люди делали им в устройстве предприятий, превышавших их власть.

Парламенты на стороне Принца де Конде.

Как бы там ни было, Герцог д'Орлеан, поддержавший заключение Месье Принца, вознамерившись теперь вернуть ему свободу, потому что позволял себе поддаваться всякому веянию, объединился с Парламентом и Коадъютором для усовершенствования этого труда. Парламент не только ответил на ходатайство Мадам Принцессы, но решил еще [38] сделать внушения Королю и Королеве для освобождения ее мужа. Королева, хотя и не обладавшая всем тем разумом, каким награждают некоторых женщин, отличалась мужеством превыше ее пола; она нашла, что Парламент присвоил не должную ему власть. Она язвительно отчитала его за вмешательство в дело вроде этого; она сказала ему в категорических выражениях, что оно не входит в ее компетенцию, и настанет, быть может, день, когда он в этом жестоко раскается. Она сказала также этим Депутатам, что не им входить в тайны Государства, и делая то, что они делали, они, видимо, хотели последовать примеру Англичан, сначала выгнавших их Короля из его столицы, а потом и бесчеловечно обезглавивших его. Парламент был оскорблен этим сравнением; итак, дела день ото дня ожесточались все более и более; Его Преосвященство начал побаиваться, как бы вскоре его не обязали удалиться в Италию.

В самом деле, Парламент Парижа не единственный встал на сторону Принца де Конде; Парламент Бордо сделал то же самое, и хотя Кардинал, казалось бы, усмирил эту грозу, когда привез в ту сторону Короля, далеко нельзя было сказать, будто бы она совершенно рассеялась. Эта провинция всегда защищала свои интересы, и хотя она не видела больше удобного случая к восстанию, за какой она ухватилась бы от всего сердца, все-таки Министр боялся соединения этих двух Парламентов. Он предвидел, что если такое случится, еще и другие поступят точно так же, особенно в той обстановке, когда не существовало почти ни одной провинции, что была бы довольна его Министерством. С другой стороны, Граф де Грасе удалился в свое Наместничество Гравлин, совершенно готовый, по всей видимости, сформировать там партию, поскольку после баталии при Ретеле кое-кто был произведен в Маршалы Франции, а его этим обошли. Он претендовал на то, что не меньше их достоин этой чести, а потому решил взять силой то, что ему не пожелали дать по доброй воле. [39]