Мемуары - [52]

Немного спустя после возвращения Государя, когда однажды вечером он прогуливался по саду в Павловске вместе с двором и лицами, составлявшими его постоянное общество, послышались звуки барабана. Все насторожились. Для вечерней зори было слишком поздно. Император остановился, заметно взволнованный. Били тревогу. «Это пожар!» — вскричал он, повернулся и быстро пошел к дворцу вместе с Великими Князьями и военными. Императрица с остальным обществом следовала за ним издали. Подойдя к дворцу, увидали, что одна из ведущих к нему дорог занята частью гвардейских полков. Остальные кавалеристы и пехотинцы поспешно бежали со всех сторон. Спрашивали друг у друга, куда надо идти, сталкивались, и на узкой дороге, наполненной войсками, военные, пожарные и различные повозки пролагали себе дорогу только с помощью страшного крика. Императрица, опираясь на руку одного из придворных, пробиралась чрез толпу, разыскивая Государя, потерянного ею из виду. Наконец беспорядок настолько увеличился, что многим из дам, и именно Великим Княгиням, пришлось перелезть через барьер, чтобы избежать опасности быть раздавленными.

Немного спустя войскам был дан приказ разойтись. Возвратились во дворец. Император был взволнован и в плохом настроении. Много было движения, продолжавшегося до позднего вечера. После долгих розысков открыли, что причиною суматохи был трубач, упражнявшийся в казармах конной гвардии. Войска в примыкающих казармах подумали, что это сигнал, и повторили его, таким образом тревога передалась от одного полка другому. В войсках думали, что это или пожар, или испытание на быстроту сбора; но толки в обществе и при дворе, которые с самого начала этого царствования приняли такое направление, что можно было предчувствовать конец его, постарались объяснить совершенно иначе это событие, и в особенности событие, случившееся на следующий день. Ничто так не вызывает предательство, как постоянная боязнь его. Павел I не умел скрывать, до какой степени эта боязнь отравляла его жизнь. Она проявлялась во всех его поступках, и много жестокостей, которые он допустил совершить, были следствием этого чувства, постоянно присутствовавшего в его душе, и, наконец, оправдали его, вызывая общее раздражение.

На следующий день, почти в те же часы,, когда двор был на прогулке в другой части сада, отделенной от большой дороги только небольшим барьером, послышался звук трубы и показалось несколько кавалеристов, скакавших во весь опор по тропинке, примыкающей к большой дороге. Император в бешенстве бросился к ним с поднятой тростью и заставил их повернуть обратно. Великая Княгиня и адъютанты бросились за ним, и все были довольно удивлены этой второй сценой. В особенности растерялась Государыня. Она кричала, обращаясь к придворным:

— Бегите, господа, спасайте вашего Государя!

Около нее оказался граф Феликс Потоцкий, добрый малый, но неуклюжий толстяк, вдобавок питавший смешное чувство страха перед Императором. Она схватила его за руку и толкала вперед. Едва ли видали фигуру смешнее, чем ту, которую представлял из себя бедный граф Потоцкий, не понимавший, чего от него требуют, и более испуганный криком Государыни, чем опасностью, которой подвергался Государь.

На этот раз войскам помешали собраться, но никогда не дознались, как следует, что вызвало это волнение. Никто не хотел сказать или не знал его причины. Одни говорили, что войска были уверены, будто тревога, бывшая накануне, была устроена по приказу Государя, поэтому держались все время наготове и могли принять всякий шум за сигнал. Другие утверждали, что какой-нибудь шутник дурного тона, желая повторить суматоху, бывшую накануне, дал сигнал. История окончилась несколькими наказаниями и больше не повторялась.

Слабость Великой Княгини Елизаветы все продолжалась, увеличиваясь. Она получила позволение нигде не бывать и провести несколько недель в полнейшем уединении. Медики предложили ей употребить это время на лечение.

В то время когда она сидела дома, Великий Князь едва не погиб и чудом избежал опасности. Однажды утром он вместе с Государем присутствовал на учении. Он был верхом на лошади на краю пригорка, сзади его Величества. Быстрое движение войска, при котором на солнце заблестели ружья, испугало лошадь Великого Князя. Она встала на дыбы, задние ноги у ней поскользнулись, и она скатилась вниз вместе с всадником. Все боялись подойти, думая, что Великий Князь убит. Но он был только сильно помят, и у него была погнута ключица. Если бы он не был так молод, она сломалась бы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1797—1799

Я провела лето 1797 года вместе с Толстой в имении ее матери, княгини Барятинской, в пяти верстах от Императорского Петербургского дворца, куда в июле месяце переехал двор для празднования именин Государыни. Граф Толстой и мой муж делили свое время между нами и службою при дворе. Имение, где мы находились, было удачно расположено. Дом стоит на высоком холме, с которого открывается прелестный вид на залив, туда ведет красивая аллея; вокруг имения много чудных мест для гулянья; есть леса, сады, много цветов и фруктов. Из окна моего маленького кабинета направо был виден город, налево — море. Мы были, насколько возможно, счастливы. Дружеские отношения и занятия с детьми наполняли наши дни самым чувствительным и интересным образом.