Мемуары - [35]

Государыня одобрила это, и я пустилась с быстротой молнии, опередила общество и спрятала книгу. Этот вечер доставил мне большое удовольствие; во время закуски Великая Княгиня сообщила мне одно место из письма принцессы-матери, которая оказала мне честь написать по моему адресу очень много ласкового.

Каждый день, казалось, приводил с собой новую опасность; я очень страдала, что Великая Княгиня подвергалась им. Я жила над ее комнатами и видела, как она выходила из дому и возвращалась, а также что и Великий Князь довольно регулярно приводил каждый вечер к себе ужинать князя Чарторижского. Бог только один читал в моей душе. Однажды, более измученная, чем обыкновенно, всем, что происходило на моих глазах, я, вернувшись с вечера у Государыни, переменила платье и села на окно, находившееся над апартаментами Великой Княгини. Высунувшись наружу, насколько это было возможно, я увидала кусочек белого платья Великой Княгини, освещенного луной, лучи которой падали в наши комнаты. Я видела, как Великий Князь возвратился со своим другом, и предположила, что Великая Княгиня сидит одна в своем кабинете. Я накинула на плечи косынку и спустилась в сад. Подойдя к решетке цветника, я увидала ее одну, погруженную в печальное раздумье.

— Вы одна, Ваше Высочество? — спросила я.

— Я предпочитаю быть одной, — отвечала она, — чем ужинать наедине с князем Чарторижским. Великий Князь заснул у себя на диване, а я убежала к себе и предаюсь своим далеко не веселым мыслям.

Я страдала от невозможности находиться около нее; имея право не покидать ее, я не могла войти в ее апартаменты. Мы проговорили с ней больше четверти часа, и я вернулась к себе под окно.

Я становилась настоящей помехой для Великого Князя. Он знал мои чувства и был вполне уверен, что я не одобряла его. Князь Чарторижский с удовольствием видел, что Великий Князь все увеличивал препятствие моим отношениям с его женой, Он отлично знал, что я не возьмусь помогать ему, и очень старался поссорить меня с Великим Князем. Мой муж осмелился сделать Великому Князю замечание относительно его поведения и ущерба, который он наносит репутации своей жены. Это только еще более вооружило его против меня. Я решилась молчать и молча страдать.

Однажды утром, когда мы сидели за клавесином с Толстой, я услыхала, как дверь тихо отворилась. Показалась Великая Княгиня — она, так сказать, влетела в комнату. Она взяла меня за руку, увела меня в мою спальню, заперла дверь на ключ и с плачем бросилась в мои объятия. Я не буду пытаться передать, что во мне происходило. Она собиралась говорить, как вдруг постучали в дверь, крича, что приехала из деревни моя мать повидаться со мной. Великая Княгиня была очень огорчена этой помехой и сказала мне одно слово, которое я никогда не забуду. Потом,она вытерла слезы, вышла в гостиную, была, насколько возможно, приветлива с матерью, напоила ее чаем, и все с таким видом, как будто она нарочно пришла, чтобы оказать ей честь: таков был ангельский характер этой княгини. Несмотря на молодость, она с деликатностью скрывала свои собственные чувства, когда они могли стеснить других, и ее доброта всегда брала верх.

В этом году приехало новое лицо: полька, княгиня Радзивилл⁴⁾. Она была представлена Государыне, и последняя хорошо приняла ее, в то же время ни на что не соглашаясь из того, что она просила. Ее претензии были скромны: она хотела быть назначена опекуншей молодого князя Радзивилла без всяких прав к тому, желая завладеть его состоянием и получить шифр фрейлины. Восторженная поклонница искусства, она говорила о нем очень оригинально; она была интересна в обществе, и у нее был приветливый вид, отчего с ней чувствовали себя легко. Низко пресмыкаясь при дворе, она приправляла свою речь такой оригинальностью, что это не казалось уже таким шокирующим, как это вышло бы у всякого другого. Я не буду говорить об ее нравственности, которая слишком известна: она, отчасти для удовольствия, отчасти по влечению, давно уже пренебрегала общественными приличиями. Она говорила про своего мужа, что он, как страус, высиживает чужих детей. Государыня иногда забавлялась ее остроумием и восторженностью, но ей часто надоедало подличанье княгини.

Я вспоминаю, что однажды, находясь у колоннады, она так подличала, что Ее Величество была шокирована и дала ей косвенный урок, говоря с маленькой английской левреткой, подаренной ей принцессой Нассауской. Это была очень красивая собачка, но с низким и завистливым характером. Ее звали Пани — польское слово, в переводе означающее «сударыня».

— Послушайте, Пани, — сказала ей Государыня_г — вы знаете, что я вас прогоняю всегда, когда вы подличаете: я не люблю низости.

С княгиней Радзивилл была одна из ее дочерей, прелестная особа, ни в чем на нее не похожая. Это была олицетворенная доброта и разум. Она часто страдала от экстравагантностей матери. Ее Величество пожаловала ей шифр фрейлины, а ее два брата были назначены камергерами. У нее было очень деликатное здоровье, и она умерла в Петербурге после очень недолгой болезни, через несколько дней после смерти Государыни. В бреду она беспрестанно повторяла, что Императрица приходила за ней. Я поехала к ее матери, думая найти ее в отчаянии, но она избавила меня от изъявлений сострадания и участия, выразить которые я приехала, и у меня осталось только сожаление, что я не увижу больше Христины, достойной другой матери. Двадцать пятого июня я была разбужена пушечными выстрелами, возвещавшими разрешение от бремени Великой Княгини Марии. У нее родился сын, названный Николаем