Мемуары дипломата - [18]

Устные показания заняли 54 заседания суда, причем вина за это лежит на Венецуэле, представители которой говорили на 10 дней больше, чем наши. Хотя между всеми нами сохранялись самые сердечные отношения во все время суда, не обошлось и без острых стычек сторон. Генеральный прокурор, несмотря на умелое ведение дела, не любил итти напролом и всегда старался отвечать уклончиво на неприятные вопросы. Эта тактика надоела генералу Гаррисону настолько, что он в одном случае поднялся и доставил суду большое развлечение, заявив: "Генеральный прокурор напоминает мне большую птицу, усевшуюся на слишком тонкую для нее ветку; она распускает крылья и машет ими, чтобы удержаться на месте". Генерал махал при этом руками вверх и вниз, подражая птице, и повторял это каждый раз, когда генеральный прокурор пытался затушевать поставленный ему вопрос.

С некоторым колебанием принял я пост агента при трибунале, так как, кроме новизны работы, положение агента при крупном разбирательстве представляет известную аномалию, если не хотеть оставаться круглым нулем. Подготовка и проведение всего дела, естественно, находится в руках крупных юристов, участвующих в нем, и, хотя я принимал участие во всех их совещаниях, моя роль ограничивалась информацией правительства о результатах обсуждения и о линии аргументации, какую предлагалось проводить. Генеральный прокурор был, однако, всегда готов выслушать мое мнение, и когда, как порой случалось, я не бывал с ним согласен по некоторым существенным вопросам, то, не колеблясь, заявлял об этом и не раз проводил свою точку зрения. Во время заседаний суда в Париже, наши функции не были четко разграничены. Генеральный прокурор обычно говорил обо мне "мой агент", на что судья лорд Коллинс советовал мне в отместку за то, что он называет агента правительства своим, отвечать ему словами: "Мой генеральный прокурор" - чему, конечно, я не последовал.

Кроме забот о помещении для всех членов британской делегации в Париже, на мне лежала еще обязанность выяснить в министерстве финансов размер их жалованья и дополнительного вознаграждения. Это было крайне неблагодарной задачей, так как мы обычно ценим свои услуги несколько выше, чем правительство. Делая охотно уступки министерству финансов в мелочах, я обычно добивался того, что мне было нужно.

Самой трудной задачей для меня в Париже было составление для министерства иностранных дел отчета о каждом заседании в отдельности, так как в подобных сложных и длинных обстоятельствах было не легко передать в кратком сообщении резюме всех речей и оценить силу приводимых аргументов. Я был вознагражден за эту работу, между прочим, тем, что был назначен в конце 1900 года в Рим, где лорд Кэрри был тогда нашим послом. 4 из 11-ти месяцев, проведенных здесь, я замещал его в должности. Рим в эти дни был очень легким постом. Политический интерес концентрировался тогда на вопросе о Крите, разбиравшемся на Конференции непосредственно заинтересованных держав под председательством итальянского министра иностранных дел, сеньора Принетти. Tempora mutantur - в наши дни бури и натиска с завистью вспоминаешь о том времени, когда нашим главным занятием был вопрос о правительстве Крита.

Осенью 1901 г. я был переведен в посольство в Берлин, куда я просился еще в самом начале. Мне хотелось туда не только потому, что Франк Лассель, наш посол, был моим старинным приятелем, но и вследствие того, что Берлин в этот момент представлял собой наиболее важное наше посольство. Все, кто читал замечательные разоблачения барона Эккартштейна, вспомнят, как повторные попытки нашего правительства к соглашению и заключению чего-то в роде оборонительного союза с Германией не удавались из-за безумия и неискренности англофобской клики с Вильгельмштрассе. Великобритания была тогда на распутьи, так как стало больше немыслимым продолжать политику "of splendid isolation" (блестящей изолированности). Ей надо было или стать на сторону Тройственного Союза или связать свою судьбу с Францией и Россией. За время англо-бурской войны англо-германские отношения дошли чуть ли не до разрыва благодаря таким инцидентам, как задержание и обыск германских пароходов "Bundesrath", "General" и "Herzog". Возмущение, вызванное этими инцидентами в Германии, и угрожающая позиция германского правительства в свою очередь вызвали в официальных кругах Лондона контр-возбуждение. Несмотря на это, однако, британское правительство не оставило мысли об оборонительном соглашении с Германией, и лорд Лэнсдоун снова выдвинул этот вопрос весной 1901 г. Но прием, оказанный этому предварительному предложению, оказался неудовлетворительным, и последовавшие затем переговоры послужили лишь тому, что наше правительство убедилось в безнадежности расчета на Германию как на возможного союзника.

Вскоре после моего прибытия в Берлин, в октябре 1901 г., сэр Франк ушел в отпуск, и мне пришлось вследствие этого его замещать. То был момент острого напряжения. В прессе циркулировала клевета всякого рода относительно поведения наших войск в Южной Африке, а в рейхстаге их называли наемниками и обвиняли в том, что они сражаются, поставив впереди себя женщин и детей. В речи, произнесенной в конце октября и опровергавшей эти необоснованные обвинения, Чемберлен привел случаи из времен войны 1870 г., не делавшие чести германской армии. Эти контр-обвинения подлили масла в огонь и вызвали новую анти-британскую кампанию в рейхстаге, причем граф Бюлов, только что сменивший князя Гогенлоэ на посту канцлера, произнес речь, где в самых сильных выражениях критиковал г. Чемберлена.