Мемуары безумца - [54]

И все же знаю тех, у кого даже здесь есть любовники, настоящие, они их и вправду любят, находят им место и в постели и в душе и счастливы, когда те приходят. Для них они тщательно причесываются, поливают цветы на окнах, но у меня нет никого, никого, нет даже невинной привязанности ребенка, ведь детям указывают пальцем на проституток, и они проходят мимо, опустив глаза. Боже мой, как давно я покинула поля и не видела деревни! Сколько воскресных дней провела я, прислушиваясь к печальному звону колоколов, зовущему всех на службу, куда я не хожу! Как давно я не слышала звона колокольчиков на шее коров в лесной просеке! Ах, я хочу уйти отсюда, я тоскую, я вернусь на родину, к моей кормилице, она добрая и примет меня. Совсем маленькой я приходила к ней, она поила меня молоком, я помогу ей ухаживать за детьми, вести хозяйство, буду собирать валежник в лесу, снежными вечерами мы будем греться у огня. Скоро зима, на Крещение мы испечем пирог, будем гадать. О, она полюбит меня! Я буду баюкать ее деток, буду так счастлива!

Она умолкла, потом подняла на меня блестящие от слез глаза, словно спрашивая: «Это ты?»

Я жадно ловил ее слова, стараясь увидеть жизнь, стоявшую за ними. Выросшая внезапно в моих глазах, она казалась мне иной женщиной, исполненной неведомых тайн, и, несмотря на мою с нею связь, влекла возбуждающим очарованием и новой прелестью. Действительно, от всех обладавших ею мужчин остался легкий аромат, след испарившихся страстей, придавший ей величие сладострастия, разврат украсил ее дьявольской прелестью. Не будь прошлых оргий, улыбалась бы она этой улыбкой самоубийцы, словно умершая и пробудившаяся для любви? Щеки ее стали бледнее, волосы мягче и душистей, тело податливей, нежнее и теплее. Она, как и я, прошла от радостей к печали, от надежды к разочарованию, от невыразимого уныния к безумным порывам. Незнакомые друг с другом, она — в разврате, я — в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я — в душе, но оба тщетно.

— Бедная, — сказал я, обнимая ее, — как ты страдала!

— Так ты пережил что-то похожее? — отвечала она. — Ты такой же, как я? И твоя подушка была часто мокрой от слез? И для тебя так же печально зимнее солнце? Когда туманным вечером я бреду одна, кажется, дождь стучит в мое сердце и разбивает его на осколки.

— Все же я не думаю, что ты когда-нибудь так же, как я, тосковала. У тебя были радостные дни, а я словно родился в тюрьме и еще не видел света…

— Но ты так молод! Хотя сейчас все стары, дети разочарованы, как старики, матери зачинали нас в тоске, когда-то было иначе, правда?

— Да, — отвечал я, — мы все живем в одинаковых домах, белых и угрюмых, как могилы на кладбищах. В черных старых хижинах, что разрушают сейчас, жизнь была теплей, там громко пели, били кувшины в застолье, ломали кровати, любя.

— Но почему ты так печален? Оттого что много любил?

— Я любил, Боже мой! Я любил ровно столько, чтобы завидовать тебе!

— Завидуешь мне!

— Да, ведь на твоем месте я мог бы быть счастлив. Если нет такого мужчины, о каком мечтаешь ты, то должна быть на свете желанная мне женщина, среди стольких сердец одно должно биться для меня.

— Ищи ее, ищи!

— Я любил! Так много любил, что пресытился тайными желаниями. Нет, тебе не знать всех тех женщин, что сводили меня с ума и кого в глубине души я окутывал небесной любовью. Я проводил день с женщиной и говорил себе: «Отчего я не встретил ее на десять лет раньше? Все ее прошлое принадлежало бы мне, ее первая улыбка была бы моей, самая первая мысль была бы обо мне. Приходят люди, говорят с нею, она отвечает им, думает о них. Я должен был прочитать ее любимые книги. Отчего не гулял я с нею по всем аллеям, в той тени, что укрывала ее от солнца! Сколько она износила платьев — я не видел их, она слушала прекраснейшие оперы — меня не было рядом, вдыхала аромат цветов — не я сорвал их. Мне ничего не остается, она забудет меня, я для нее, словно один из прохожих». А когда мы расставались, я спрашивал себя: «Где она? Что делает весь день без меня? Чем занята?» Пусть женщина любит мужчину, пусть даст знак — и он будет у ее ног. Но надо ждать, чтобы это случилось, и мало того!.. Надо быть богатым, иметь лошадей, дом, украшенный статуями, давать балы, сорить деньгами, привлекать внимание. Но жить среди толпы, не возвышаться над нею ни талантом, ни богатством, оставаться столь же неизвестным, как самый последний трус и глупец, и мечтать о неземной любви, быть готовым радостно отдать жизнь за взгляд любимой женщины — я испытал это мучение.

— Ты робок, да? Боишься их?

— Теперь нет. Когда-то я вздрагивал от одного только звука их шагов, я замирал перед лавкой цирюльника, глядя на восковых красавиц с цветами и бриллиантами в волосах, розовых, белых, декольтированных, иногда влюблялся в них. И витрина башмачника тоже приводила меня в восторг: в крошечных туфельках, которые раскупят к вечеру для бала, я представлял обнаженную ножку, прелестную, с изящными ногтями, белоснежную, словно ножка принцессы перед купанием. И корсеты, висящие перед модными магазинами, колышущиеся на ветру, тоже будили во мне странные желания. Я дарил цветы нелюбимым женщинам, надеясь, что любовь придет, так, говорят, бывает. Я писал любовные письма неведомо кому, чтобы растрогать себя самого и плакал. От мимолетной женской улыбки сердце мое сладко таяло, но и только! Счастье было невозможно, кто мог любить меня?