Мемуарески - [29]

Ах, эта «оттепель». Всех клонило налево. Во Франции и Германии уже почти закончили бунтовать, а у нас все еще только начиналось. В доме у моего друга пели Городницкого, обсуждали Двадцатый съезд, следили за шахматными чемпионатами, травили политические анекдоты и вспоминали поездки в альплагерь.

Потом произошел знаменитый на всю Москву скандал на мехмате. Мехматяне (в том числе друг юности) выпустили газету с отрывками из Джона Рида («Десять дней, которые…»), с изображением рабочего, разрывающего цепи капитализма, и декадентскими стишками:

Тогда еще нас волновали мало

Погибший Пруст и гибнущий Верлен.

За это идеологически выдержанные активисты с физфака их строго осудили. После чего некоторые любители Верлена были исключены из университета. Друга юности не исключили, но репрессировали: выдали ему вместо сталинской стипендии стипендию имени Ньютона.

У нас, на филфаке, события эти страстно обсуждались, что немало способствовало активизации нашего общения и моего интереса к его особе. И мне даже показалось, что и он вроде бы относится ко мне с некоторой серьезностью. Правда, когда однажды мы с ним шли куда-то по какому-то из московских переулков и ему зачем-то понадобилось заглянуть к приятелю, он — на всякий случай — оставил меня ждать его на улице. Как теперь говорят, я была в шоке. Но, я думаю, что он и не мог поступить иначе. Я ведь была недоразвита и очень плохо одета.

Произошло еще одно достопамятное событие. Друг юности и его мама нанесли светский визит моим родителям. И мои родители на этих смотринах блистательно провалились. Соответственно и я. Но в силу своей недоразвитости я в тот момент этого не сообразила и, как ни в чем не бывало, отправилась в поход, поскольку в поход отправилась вся колхозная компания, и друг юности в том числе. А в лесу (буквально) повстречалась нам другая группа туристов, в составе коей обнаружилась вышеупомянутая академическая дочка. Друг юности оставил мне (на память?) свою гитару, а сам развернулся и рванул вслед за удачей.

Он очень скоро на ней женился. И очень быстро с ней развелся.

И женился опять. И опять не на мне, а на брошенной возлюбленной великого человека. Это же еще круче, чем дочь академика. Так ей и надо. Такая вот я везучая. Ведь если бы он женился на мне, то очень быстро развелся бы со мной. И все равно женился бы на первой строчке рейтинга.

Почтовый ящик

В почтовый ящик я попала по распределению и героически продержалась в нем три года. Меня взяли в отдел информации (ОНТИ) и назначили зав. сектором. Я честно-благородно исполняла свою секретную службу (у меня был допуск по первой форме) и считала дничасы-минуты, когда можно будет вырваться на свободу из душной клетки ящика. Дело в том, что я ненавидела свою работу, за которую мне платили аж 1200 рублей. Заключалась она в следующем: в отдел поступали заграничные журналы, инженеры почтового ящика их просматривали, размечали, а мы, то есть сотрудницы ОНТИ, переводили выбранные инженерами статьи.

Но во-первых, я терпеть не могла эти самые журналы. И больше всего глянцевый американский журнал «Управляемые снаряды и ракеты». Великолепная бумага, удобный шрифт, на обложке гламурные красавицы стюардессы в элегантной летной форме, а внутри снаряды и ракеты, снаряды и ракеты: «земля — земля», «земля — воздух», «воздух — воздух». Меня от этого прямо мутило.

Во-вторых, переводить было неинтересно. Хотя тогда машинный перевод еще не практиковался так широко, как нынче, с такими текстами могла бы справиться любая машина. Но все-таки перевод сугубо технического текста мне лично не доставлял ни малейшей позитивной эмоции. Проще говоря, переводить эту жуть, жесть и мерзость про земля — земля и т. д. было скучно и тошно.

В-третьих, инженеры, которым могла пригодиться информация, содержавшаяся в поступавшей прессе, и так знакомились с ней первыми. Что обессмысливало все дальнейшие манипуляции. Ну к чему было переводить извлеченные из журналов статьи, перепечатывать их на машинке, отдавать на редактуру тем же инженерам, копировать фотографии и перерисовывать чертежи? Чтобы изготовить машинописную копию на дешевой бумаге? И направить наверх, начальству, которое было настолько необразованным, что не могло даже прочесть эти мерзкие «Управляемые снаряды и ракеты» в оригинале? Никакой обратной связи с министерскими адресатами не существовало. Пригодилась ли им хоть одна строчка наших переводов для принятия хоть одного делового решения — неизвестно.

В-четвертых, журнал публиковал иногда вещи, поистине оскорбительные. Уедет, например, наш главный конструктор в командировку неизвестно куда и неизвестно, на какой срок. Мы понятия не имеем, куда он ездил. Разве что придет в отдел начальник, товарищ Сафарьянц, и радостно воскликнет: «Наше изделие полетело!» И пообещает премию. Секретность есть секретность, за нее-то нам и платят. А тут поступает американский глянцевый журнал и называет нашего главного по имени-отчеству-фамилии, и сообщает, что в такое-то время он находился на таком-то полигоне, где производился запуск такого-то снаряда. И как этот запуск прошел. Так бы и разорвала на мелкие клочки эти самые снаряды и ракеты.