Мемориал - [22]

В номере уже сидит Фриц, посматривает на часы. «Быстро в машину. Пастор не любит, когда опаздывают». Сегодня его очередь сопровождать меня. Про Гельмута говорит, что тот будет ждать нас на ратушной площади в Лемго. «А на мессу он не пойдет?» — спрашиваю простодушно, забыв впопыхах о характере моего друга. «О, Гельмут и месса — это все равно что вода и масло», — посмеивается Фриц.

«А вы такой же ригорист?» — «Я? — немец подергивает плечом, усмехается. — Для меня безразлично, где дремать — в машине или в церкви. Лучше всего, конечно, дома в постели, но там мешает жена со своими заботами. А в церкви над тобой витают ангелы, никто не требует денег на расходы…»

Он шутит с серьезной миной. Теперь, когда я уже присмотрелся к нему, мне кажутся бредом мои недавние подозрения. Маленький Фриц не только чужд каких-либо злобных эмоций, но, по-моему, за всю свою жизнь никого грубо не обругал, никого не ударил.

Сам Фриц, когда я говорю ему о своих предположениях, спешит их опровергнуть. «Я же бывший моряк. А какой же моряк может называться моряком, если не расквасил кому-то носа или не свернул скулу? У меня был сокрушительный удар!» Но я опять не верю. Немец начинает сердиться, кажется, не на шутку. «Одного парня после моего апперкота не могли привести в сознание целые сутки! Чтобы вы знали: я отучил его от вредных привычек на всю жизнь. Потом он сам был мне благодарен».

Ему хочется рассказать очередную историю, которыми он буквально нафарширован. И он рассказывает, что в далекие тридцатые годы, когда над Германией нависла страшная ночь гитлеризма, кое-кто из молодых моряков, еще недавно тянувшихся к коммунистам, заколебался. Фашисты ловили таких в свои сети, как куропаток. Однако предупреждали: все простим, если назовете зачинщиков. И вот — было это на стоянке в Киле — один из парней, которого Фриц опекал, натаскивал, водил на собрания, — сказал, что пойдет на берег к знакомой девушке, дочери смотрителя маяка. В последнее время он вел себя как-то странно, и Фриц решил за ним проследить. Сойдя с корабля, парень сначала покрутился в гавани, неподалеку от маяка, затем, оглядываясь по сторонам, зашагал в другую сторону. Фриц шел за ним. Выйдя в город, парень обратился к полицейскому с просьбой показать ему, где находится «Крипо»[7]. Фриц, стоявший за углом дома, все слышал. Он опередил парня, и когда тот уже подходил, к зданию, где помещалось зловещее учреждение, схватил его за шиворот и втащил в подъезд.

«Ты перепутал, дружище, — сказал Фриц, — здесь ждет тебя девушка с усами и десятизарядным кольтом. Предлагаю изменить курс». Но парень начал рыпаться. Тогда Фриц отступил на шаг и нанес ему свой знаменитый удар. Как ни странно, это пошло на пользу парню. Когда он очухался, то больше не помышлял ни о каких свиданиях с ищейками.

Пастор Дистельмайер уже ждет нас в палисаднике перед домом. «Неужели мы опоздали?» — «Нет, но доброе правило гласит: не давай гостю утруждать себя. Вышел вам навстречу». Я удивлен: в такой день пастор одет, как обычно, в светлый костюм и сандалеты, верхняя пуговица рубашки расстегнута… А где же сутана или хотя бы строгий темный костюм с белым воротничком? Где четки, молитвенник и прочие аксессуары, которые в моем сознании неотделимы от образа священника?

Дистельмайер, опираясь на палку, идет к машине. Вероятно, мои вопросы написаны у меня на лице. Перетерпев боль, пастор как бы между прочим замечает, что все на этом свете имеет начало и конец, в том числе и духовная карьера. Вот уже пять или шесть лет, как он, почувствовав, что силы уходят, а болезни прибывают, стал подумывать об отставке. Сразу покинуть кафедру пастор не хотел: мало ли кому могли ее доверить. Для него это было небезразлично. Долгие годы он старался превратить кафедру в трибуну добра, любви к ближнему, к справедливости. Что-то ему удалось сделать — об этом говорят люди, его прихожане, паства, как сказано в библии… И он не смог, счел бы для себя преступным передать свое дело в чужие, холодные руки. На кафедру все чаще и чаще поднимались молодые священники — подготовленная им смена. «Вот и сегодня, — с гордостью заключил он, — мы услышим проповедь одного из моих воспитанников».

Машина остановилась на почтительном расстоянии — эдак шагах в ста от церкви. Высокая четырехгранная башня, сложенная из серо-желтого камня, была увенчана пикообразным шпилем, на конце которого восседал позолоченный петушок. На вершине башни помещалась звонница, тут же, как более позднее дополнение, имелись часы. Вполне современные по форме, они, вероятно, были установлены совсем недавно и выглядели как модный транзистор в руках средневекового рыцаря. «Так ли уж необходимо дублировать звонаря?» — спросил я, кивнув на часы. Пастор улыбнулся. «Звонарь — человек, а человеку присущи слабости. Он может проспать или загулять…» Но тут же, как бы в опровержение, на колокольне раздался громкий раскатистый удар. Зазвонил большой колокол. «Бух, бух, бух» — неслось над городком и прилегающими холмами, как поступь гиганта. «Динь, динь, динь» — гнались за ним, как шавки, маленькие колокола.