— Есть. Поймал.
Еще минута — и распахнулась дверь.
— Ну, Эдвард, как дела, старикан?
Франц скинул пальто, пиджак, шарф. Потом привычно двинулся к зеркалу, подробно расчесал волосы карманой расческой. Налил в раковину воды, вымыл руки.
— Как делишки? — спросил Эдвард.
— Погано.
— Опять с отчимом разругался?
Франц кивнул, потом не то рыкнул, как зверь, не то хохотнул, быстро, тремя перехватами, прошелся на руках по диванной спинке.
— Роскошно, — усмехнулся Эдвард. Взял со стола разрезальный нож, спросил: — А так умеешь?
— Нет. И как у тебя только получается? Покажи!
— Просто же, как апельсин.
— Нет. Ты покажи. Покажи еще разок.
— Что это? — он спросил, чтоб переменить тему, показывая на длинный шрам на предплечье у Франца.
— А это на прошлый май. У сестренки. Полиция нам окно расколошматила автоматной очередью.
— Так ты что — коммунист?
— Ну еще чего.
Франц расхохотался. Спросил вдруг:
— А у самого тоже шрам? — Он даже вздрогнул. И не думал, что видно. — И откуда это у тебя?
— Пулю в себя пустил.
— Несчастный случай, что ли?
— Нет. Умышленно. — Где?
— Здесь, в Берлине.
— Когда?
— Прошлой зимой.
— Так чего ж ты не умер?
— Потому что врачи ваши немецкие такой дошлый народ. Отсюда вот пулю и вытащили.
Франц рассмеялся. Эдвард спросил:
— Не веришь?
— Ясное дело, не верю.
— Почему?
— С чего тебе стреляться-то? С такими деньгами. Невнимательный взгляд порхнул по комнате, застрял на письмах. Франц вдумчиво их разглядывал.
— Эрик? Твой друг, что ли, в Лондоне? — Да.
— И то и то по-английски? — Да.
— Почитай оттуда чего-нибудь. Как звучит, послушать охота. Бледно улыбаясь, он стал читать:
Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, — и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.
Помолчал, спросил:
— Ну как, понял?
— Местами.
— Например?
— В общем, что-то тут насчет ценности вроде какой-то. «Дорогой» — это ж ценный, да?
— Да.
— Ну. Выходит, я по-английски понимаю! — Франц улыбнулся самодовольно, угостился сигаретой: — Нет, ты расскажи мне все ж-таки. Откуда он у тебя, по правде, шрам этот?
— Я сказал уже.
— Нет. По правде. Это на войне, да?
— Ну, если тебе так хочется.
— Ты был на войне?
— Был.
— И много немцев поубивал?
— Порядочно.
— Тогда я тебя убью. — Франц схватил его за горло. Но почти сразу посерьезнел. — Жуть, наверно, была.
— Было чудовищно, — он сказал.
— А знаешь, — Франц заговорил очень серьезно и явно повторял то, что слышал от старших, — эта война… лучше бы никогда ее не было.
