Memento - [54]

Михал заметил, что врач судорожно сжал спинку кровати.

— У наркоманов одна забота — провернуть свои делишки так, чтобы получать, не работая. Пенсия по инвалидности! А спросишь кого-нибудь из вас, кто за это должен платить? Вы отвечаете — общество. Но не кажется ли вам, что это слегка безнравственно? Знаете, как мне сказал один ваш коллега? Подумаешь, лишних пару крон выбросили на ветер! Не все ли равно!

Я всегда старался работать, думал Михал. Пока мог. А если не мог? Чем я отличаюсь от тех, про кого говорит этот фанатик?

— В конце концов вы накайфуетесь до пенсии по инвалидности, просто заработаете цирроз печени, вот и все. Это в лучшем случае. И, значит, до самой смерти станете требовать, чтобы общество вас кормило, а сами будете продолжать колоться. Неплохо устроились, а? Вы себе ищете острые ощущения, а общество за них расплачивается. Но как быть с теми, кто всю жизнь надрывается и исправно платит налоги для того, чтобы прокормить бездельников, вроде вас, за свои двадцать лет только и сумевших, что заработать себе больную печень. Лично я обещаю вам сделать все возможное, чтобы покончить наконец с этим абсурдом. И не я один. Уж вы поверьте. Во Франции и других европейских странах быть токсикоманом — уже преступление. Не хочешь прямиком за решетку — иди лечись. В некоторых американских штатах тюрьма полагается уже за то, что врач обнаружит на вашем теле следы уколов. У нас же сам факт токсикомании вообще ничем не грозит. Мы дожидаемся, пока вы начнете грабить аптеки или совращать других. И вот тогда наконец общество переходит к самообороне. Несколько поздновато, не правда ли?

Его голос как будто все время приближается. Что ему от меня надо?

— Впрочем, так не может продолжаться до бесконечности. Подумайте об этом… Послушайте моего совета: кончайте с этим прежде, чем в самом деле докатитесь до ручки. Лагерь в этом смысле — эффективнее любых других мер. Представьте себе, сколько старых наркоманов давно лежали бы под дерном, если бы их вовремя не вынудили хотя бы к частичному воздержанию в заключении? Если бы не было этой передышки?

Чем же он так напоминает отца? — думал Михал. Внешностью вряд ли, он намного солидней. Может, этим пафосом и презрением?

— Используйте свой последний шанс! Каждая неделя воздержания увеличивает надежду выкарабкаться. Да опомнитесь же в конце-то концов!

— Вам не полегчало, пан Отава? Слышите? Вам уже лучше? Попробуйте попить.

Новая сестра. Ее он тут еще не видел. Михалу до обморока хотелось пить, отмерять больничный чай по глоточкам казалось пыткой. Если б хватило сил самому удержать чашку, он влил бы чай в себя, пусть даже почти все протечет мимо.

Лучше. Ну и что с того. В лагерной больнице в тот раз целых три недели без дозы.

— Главное, смотрите, чтоб вас не совратили сразу после выхода из лагеря. Вы ведь для них герой, — напутствовал врач. Сейчас он говорил едва слышно и без прежнего пафоса.

К счастью, отбывать срок меня перевели в другой лагерь. Наверное, чтобы изолировать от дружков, ведь я так и не выдал, кто меня снабжал наркотиками. Больше двух лет без дозы! И без известий о Еве.

Может, тогда и вправду был шанс завязать? Не будь моего доброго духа. Милого Гонзика. А если бы он в тот раз не пришел? Как знать, чем бы все закончилось.

— Не таскайся за Михалом! И всем твоим дружкам передай, если они сюда заявятся — будут иметь дело со мной! — неистовствует в передней мама.

Я уже снова заснул, понимает Михал. Какая-то непреходящая вялость, прямо зло берет. Неужели она останется мне на память? До самой смерти? Быстренько вылезти из постели и выйти в коридор.

— Что тут такое?

— Марш назад! — поворачивается к Михалу мать.

Словно я двенадцатилетний шибздик. Вдруг до Евы дойдет, что со мной обращаются как с первоклашкой… Интересно, что с ней?

— Ну иди, иди, — выгоняет мама того, за дверью.

Но мне уже двадцать три! Кто это был? Черт его знает. Предки не только роются в моей сумке, нет ли там чего, но и разглядывают руки и ноги, не колюсь ли я снова, а скоро начнут проверять, как я вымыл уши. Да еще гонят взашей всех моих знакомых! Теперь нельзя и поговорить ни с кем, кроме матери. Будто я прокаженный. Только о чем нам говорить? О чем же еще…

Узнать бы про Еву. В квартире, где мы с ней жили, никто не открывает. Даже туда я ходил украдкой. Забежал после смены — и опрометью домой, чтобы мать не заметила опоздания. Она даже отпуск за свой счет оформила. И все ради меня.

Что же с Евой? Может, сейчас приходила она? Хотя бы ради этого нужно ускользнуть от твоей слежки, мама. Если хочешь знать, я люблю ее. А это разве жизнь? Восемь часов в день носиться курьером по типографиям. И то еще мать черт-те кого подняла на ноги, чтобы меня вообще взяли. Наркоман, да еще с судимостью. Кому такие нужны? Вечно обиженное выражение отцовского лица. Словно этой своей отсидкой я навредил не себе, а ему. Но ни слова попреков. Похоже, мама его здорово обработала. Потому и предпочитает помалкивать. Только постоянный контроль. Все в боевой готовности, как мышеловка на взводе. Никакой личной жизни. И это в двадцать три года!

По дороге с работы заскочить к Зденеку. Никто другой не пришел в голову. До его квартиры — крюк небольшой, мама и не заметит. Вдруг он знает что-нибудь про Еву?