Мелодия Секизяба - [52]

— Шамурад, не уступай! Покажи, чего стоят парни.

— Нязик, куда ты пропала? Ай, да Набат!

— Шамурад, не теряй времени!

Шамурад был из тех, кто бьётся до последнего. Глядя прямо в глаза Нобат, он пропел:

Пэри, пэри я твой раб,

От любви к тебе ослаб,

Страшен мне твой строгий вид,

Взглядом я твоим убит.

Набат тоже смотрела в глаза моему другу и я увидел, как между ними словно пронеслась зарница:

Будь смелее, Шамурад,

Ведь недаром говорят,

Что всегда и стар, и млад

Быть любимым очень рад.

И ответил ей Шамурад:

Твоё лицо — моя отрада,

Оно — как нежный цвет граната.

С любовью взглянешь на меня —

Другой награды мне не надо.

Не знаю, что увидели другие во взгляде Набат, но я понял, что если Шамурад захочет заслужить награду — он её получит.

Набат помедлила какую-то минуту, а Шамурад уже прошёлся по кругу, и, снова обращаясь к Набат, пропел:

Воду пил я из ручья,

Ты, спросил я пэри, чья?

Коль не скажешь — я твоя,

То умру от страсти я…

И Шамурад был награждён аплодисментами со всех сторон, я сам слышал, как многие девушки спрашивали друг у друга вполголоса, откуда этот Шамурад взялся. И мне показалось, что моему товарищу уже не уйти больше никуда в погоне за счастьем, за которым он гонялся предыдущие свои тридцать лет, и кто-то, может быть, даже та же Набат скоро поймает его шёлковой сетью ресниц и взглядов.

А в круг всё время вовлекались всё новые и новые люди, знакомые и незнакомые, совсем ещё юные и пожилые, и барабан бил, не умолкая, и так же звенел и извивался звук флейты, которую поддерживал аккордеон. И даже моего отца вытолкнули в круг, и он, тряхнув стариной, и гордо выпятив грудь, как бойцовский петух перед схваткой, своим не совсем мелодичным голосом пропел;

Кто в кругу танцует кушт,

Знать не будет в жизни нужд…

После чего, гордо вскинув голову, удалился, как бы говоря всем своим видом: «Знай наших,». И мама своей лёгкой и удивительной при её грузном теле походкой поплыла по кругу, и я тоже танцевал, положив одну руку на плечо Байрамгельды, а другую неутомимому Шамураду, и даже, как мне показалось, Ташли-ага вместе со своим старым другом яшули Беки-ага, не говоря уже о комсомольцах, которые старались на славу; и так могло продолжаться до бесконечности, если бы машины вдруг не взвыли и не загудели.

Все направились к своим машинам, но отца к его машине не пустили.

— Плати выкуп, — кричали девушки, держа дверцу машины.

— Поллы-ага, отец счастливого жениха, плати выкуп, а то не уедешь.

— Какой вам выкуп, сороки вы этакие, — попробовал отшутиться отец. — Это ведь не верблюд, удержать не сможете.

— Раскрой глаза пошире, — со смехом и без всякого почтения кричали девушки и хлопали ладошками по капоту «Волги». — А это что такое? Автомобиль — это современный верблюд. Плати выкуп, или твой «верблюд» не стронется с места.

И опять отец полез в карман необъятных своих брюк, и девушки, получив откупное, разбежались кто куда, Отец поспешил усесться за руль, я сел рядом, а на заднем, сидении уже сидела невеста в красном курте, закрывавшем лицо; справа от неё — моя мама, слева — Нязик. И опять, трубя, как стадо слонов, идущих на водопой, потянулась вереница машин. Но одна из них — светлые «Жигули», за рулём которых я узнал Чарыяра, вдруг обогнала нас и унеслась вперёд, вздымая пыль.

Отец встревоженно спросил:

— Ты видел, кто это был?

— Да, — ответил я спокойно. — Это Чарыяр, сын Хайдара.

— Понял, наконец, что игра проиграна, — сказал отец, по обыкновению от гордости выпячивая грудь. Он произнёс это громко, чтобы слышно было и тем, кто сидел сзади. Нязик незаметно толкнула меня в спину. Она так и сияла, поглядывая то на меня, то на невесту. Ей, по-моему, всё происходившее очень нравилось. Мне тоже, хотя, наверное, и не так, как ей. Всё-таки обман есть обман, и хорошего в нём мало.

И вот мы снова оказались у нашего дома. И снова всё это напоминало столпотворение — ведь кроме тех, кто разместился в собственных машинах, были и автобусы из нашего сельского клуба, и даже несколько грузовых машин, с установленными в кузове стульями, и всё вокруг было битком забито людьми. При этом надо добавить, что несколько десятков ветхих старушек, для которых такое веселье было уже не по силам, остались во дворе тётушки Огульсенем, где и расположились удобно вокруг котлов с пловом — весь остальной аул от мала до велика был здесь.

Вот что значит большая свадьба

Единственное, о чём я жалел от всей души, что один человек — может быть один на весь аул, не смог присутствовать на свадьбе — даже если бы и хотел. И вы, конечно, тоже догадались, что это была Гюльнахал. Всё это время, с той секунды, как под красным халатом оказалась Кумыш, Гюльнахал должна была сидеть в небольшом врачебном кабинете. Не знаю, чем она тем занималась — читала ли книгу, слушала ли радио или смотрела телевизор, но уверен, что и она мыслями так или иначе участвовала в торжестве, которое, что ни говори, могло бы стать и её свадьбой — если бы не Кумыш. В этой комнате, рядом с амбулаторией, где Кумыш принимала больных, Гюльнахал должна была оставаться до тех пор, пока свадьба не отгремит и с первым утренним поездом уехать вместе с Чарыяром в Ашхабад на семинар. А может быть Чарыяр освободится раньше, и они уедут на семинар в его машине… А может…