Мелодия для сопрано и баритона - [25]

Он тоже сразу меня заметил - музыканты как раз отдыхали, курили прямо на подиуме. Официант вместе с меню незаметно передал мне записку, я прочитала её в туалете: "Что за шутки, Грета?", написала на обороте: "Случайно, позвони" - и номер телефона машбюро. Сунула в руку тому же официанту, уткнувшийся в меню спутник ничего не заметил. А Руди - тоже мне забавник - выждал время и подошел со своей гитарой, встал над нашим столиком, изогнулся весь, заиграл и спел к тому же по-немецки: "Ich weis nicht was soll es bedeuten...". Он крепко уже был пьян.

Всеволоду Павловичу - так звали моего спутника - все это не понравилось, я же почувствовала себя на седьмом небе. Надо же - встретить единственного человека, которого так надо было увидеть и так хотелось, как чудесно! Я выпила вина, и напряжение, в котором я пребывала все последние дни, отпустило, покинуло меня. Наспех отделавшись от своего спутника, я поспешила на электричку. Временное мое пристанище показалось желанным домом: сегодня я усну, а то все не спалось, страх мешал, и тревога за маму, и память о Зине.

На следующий же день Руди позвонил: приходи, опасность миновала. Вилли уже в Германии. Дождавшись субботы, я с утра пораньше отправилась на Патриаршие: как хорошо, когда есть, куда пойти, как хорошо было завтракать вместе, хотя Руди по обыкновению был хмур и жаловался на голову - "после вчерашнего".

- Это что за тип привел тебя в ресторан, а?

Я объяснила, откуда взялся "тип", и добавила: самый завидный жених в институте, в машбюро все так и млеют, и любовница у него самая красивая, правда - чужая жена, и детей двое... Работая в машбюро, чего не узнаешь...

Руди не слушал, виски руками тер, только бросил небрежно:

- Тебе бы замуж.

- Не за этого же, Руди, побойся Бога.

- Как хочешь, - Руди никогда не спорит и не настаивает на своем. И в тот раз не стал. А я, возвращаясь домой в пустой электричке, задумалась над его вскользь брошенными словами. Выйти замуж. Сколько мы с Зиной это обсуждали. Будущие мужья виделись высокими, красивыми, добрыми и все на свете понимающими, обрастали все новыми необходимыми достоинствами.

- И чтобы у него был свой дом, - рассудительно говорила Зина, Строить долго. И хлопотно, и дорого. Пусть сразу будет дом. И в этом доме чтобы его родители жили, и дедушка с бабушкой, братья, сестры...

Нам обеим понятно было, почему ей этого хотелось. Вообще у Зины гораздо больше было требований к будущему мужу, чем у меня, разговор на тему о замужестве неизменно заканчивался смехом:

- Все, - повторяла моя подружка, - Остаюсь старой девой, таких женихов не бывает...

Разглядывая спящего напротив пьяного ("и чтобы не пил, ни-ни" говорила Зина), я вздохнула. Что бы она сказала, к примеру, про Всеволода Павловича, который завидным таким женихом, а, может, любовником представляется всему нашему скромному машбюро? Красивый, не такой уж старый, начальник отдела, живет один, в центре... Нет, Зине бы он не понравился - не то, не то... Зина - девушка романтичная. Значит, и мне этот нестарый ещё и приличный с виду мужчина не нравится - я ведь теперь Зина.

В один из последовавших дней я замешкалась на работе - училась печатать, пока нет никого, да и куда было спешить? - по местному телефону попросили кого-нибудь зайти в местком. В машбюро была я одна, мне и вручили профсоюзные апельсины и бумажку с адресом. Выяснилось, что член профсоюза Пальников Всеволод Павлович вторую неделю гриппует, внезапный летний грипп скосил также поголовно всех страхделегатов, чья обязанность - навещать больных. Перст Божий?

Так оно и было - но, собираясь навестить больного, я об этом не догадывалась, подумала только, что за грипп такой странный и как бы самой не заболеть...

А о чем ещё я подумала, переступив порог квартиры, в которой, как потом оказалось, мне суждено было поселиться? А вот о чем: о том, что один человек многое бы отдал, чтобы ему принадлежали эти вещи. Просторный письменный стол с медальонами, под зеленым сукном, кресла с высокими спинками и выгнутыми подлокотниками, книжные шкафы от стены до стены, резной черный шкафчик в углу... Этот человек - мой отец Аркадий Кириллович Барановский - однажды, прибивая на стену с превеликим трудом раздобытые чешские книжные полки, произнес:

- Эх, книжный бы шкаф настоящий, старинный, и стол бы письменный ему под стать, хотя в этой конуре хрущевской они бы и не поместились... - и присовокупил непечатное слово.

...Широкий диван, застеленный клетчатым пледом, - под этот плед поспешно, с извинениями забрался хозяин квартиры, - Барановскому тоже безусловно понравился бы, а тем более - висевший над ним женский портрет в золоченой раме. Рама потускнела, лица не разглядеть - в комнате темновато, потому что опущены шторы.

Прежде всего - долг. Вручить апельсины, приготовить чай, ещё что-нибудь, узнать, какие лекарства нужны, в аптеку сбегать, если надо...

- Ничего не нужно, - просипел Всеволод Павлович, - Горло болит, есть не могу.

Но я заварила все же чай. Черствый хлеб становится съедобным, если его намазать маслом и разогреть на сковородке под крышкой на самом малом огне. И сыру немного нашлось в холодильнике. Больной выпил чаю, первый стакан неохотно, второй с жадностью, прикончил бутерброды, я почистила ему апельсин.