Мельничиха - [2]

— Грешно, батюшка, стыдно? А тебе, о. Андрей, не было ни грешно, ни стыдно, как четыре года тому назад ты венчал меня с лысым да старым Наумом, как благословлял да руки соединял, — мои девчонкины с его старыми корявыми граблями?

— Я венчал потому, — отец твой пришёл ко мне и оповестил, что ты просватана, и окличку я делал, и потом под венцом тебя спрашивал, и ты согласие своим голосом дала.

— Как тут не дашь, как тебе отец родной клочья волос дерёт, да нагайкой стегает, да голодом морит, так тут не только за богатого мельника пойдёшь, а за сатану, прости Господи, выскочишь.

Священник молчал.

— Вот, — озлобленно продолжала Анна, — кабы ты был-то нам отцом духовным, кабы ты зверьё-то наше мужицкое, молитвой, либо властью какой усмирять умел, да на защиту правого стать мог, ну, так и спрос мог бы теперь чинить, а то на!

Сердце о. Андрея сжалось, в грубых словах чуялась ему правда: ведь вот повенчал же этакую пару! А как бы и не повенчать? Разве волен он управлять их жизнью?

— Вот что, Анна Герасимовна, — начал он скорбно, — у всякого своя доля, Христос и не то терпел…

— Так то Христос, Сын Божий, а мы что?..

— Помалкивай, Анна, не с Христом равняю, а под закон Его подвожу тебя. Всем завещал Он терпеть. Матери нет у тебя, отец твой изнуждался, вспомни-ка, — ни кола, ни двора, кого вы призятить могли-то? Ну-ка-сь? А девку молодую, как опять ему при себе держать, коли кругом ни дела, ни хозяйственности? Рассуди, — а мельник богат, да и тебя любит; что принуждал тебя отец, да бил, того я не знал… — О. Андрей густо покраснел, потому что тут же вспомнил, что смутный слух об истязаниях девчонки доходил и до него в своё время. — А ко мне ты пришла волей, не связанная, и согласие своё на брак при народе дала…

— Ну, ин дала, и повенчалась, а дале-то что?

— А далее, Анна Герасимовна, что коли ты в церкви венчана, коли священником мужу отдана, то ты, покуль смертный час не придёт, и блюди свою чистоту и верность. Тяжек крест, а неси его с честью, и Господь оценит добродетель твою, и ангел твой…

Тихий, язвительный смех оборвал его речь.

— Вот что, батюшка, ты ангелов-то не тревожь, може спят там, на звёздах-то, а вот я тебе свой сказ скажу.

Анна взяла священника за руку и сжала её в своих горячих руках.

— Наболело сердце моё, вот как наболело! Спросил ты меня, куда я бегу, а я тебе так и отрезала, потому теперь нож ты возьми, огонь разведи, заклятье положи — через всё пройду, а назад не вернусь! Вот опротивел мне мельник, видеть не могу, слышать не в силах. Ночью коли лежу, глаз напролёт не смыкаю, и всё мне чужие речи, чужие ласки горячие снятся, слова милые на уста просятся, а как увижу мужа, так во мне сердце загорится, так загорится, что вот взяла бы топор, да как гадину его рассекла б, а нет…

Анна нагнулась ещё ближе к о. Андрею и шёпотом продолжала быстро:

— А нет, так подкараулила бы его, как он на мосточку, близ колеса своего мельничного бредёт, да столкнула бы его, да сама нагнулась бы, да и глядела б, глядела, как подхватит его толчея, как дробить, да подкидывать будет. Слышишь, отец Андрей?

Анна бросила его руку и вдруг вся выпрямилась; издалека, с реки нёсся голос; слов нельзя было разобрать, но высокий, чистый баритон страстными, переливчатыми нотами летел к ним, замирал и снова звенел.

— Зовёт!.. Теперь на всю ночь, до зорьки утренней, а ночь, ночь-то, батюшка, глянь ночь-то какая любовная! — прошептала Анна и, накинув платок, рванулась и скрылась вдали.

Долго ещё о. Андрей сидел на скамье в каком-то оцепенении.

— Ах, грех-то, грех-то какой! — машинально повторял он, и сердце его ныло.

Ночь летняя, полная жуткой, разымчатой неги охватывала его; над ним шелестела рябина, в воздухе оборвалась страстная нота, невдалеке за изгибом сада послышались шаги и тихий, подавленный смех.

II

На другой день после разговора мельничихи с о. Андреем солнце ярко светило, обволакивая жаркими лучами террасу, померанцевые кадки и кусты роз в имении помещика Стогова.

В саду было всё тихо и пусто, посреди большой залы, прохладной и полутёмной от спущенных шёлковых гардин, стоял о. Андрей и широким, грустным взглядом окидывал фамильные портреты, бронзовую, громадную люстру, всю старинную, барскую роскошь. Он пришёл поговорить с молодым помещиком и терпеливо ждал его появления; посланный им казачок сказал, что барин купается и сейчас будет. В смежной комнате послышались торопливые, сильные шаги, высокая дверь в правом углу распахнулась, и перед священником стоял Алексей Стогов.

До сих пор о. Андрей видал молодого человека только издали, вскользь. С первого взгляда священнику показалось, что лицо молодого хозяина выражает только скромность и доброту, но когда он повнимательнее посмотрел на его большой, белый лоб, с волнами густых каштановых волос, на большие серые глаза, светлые и упрямые, он понял, что бледный, скромный на вид молодой человек должен был обладать непреклонной волей и властным характером.

Войдя в зал, Стогов остановился и, поклонившись, глядел на священника с очевидным недоумением.

— Отец Андрей, священник из села Разымки, — рекомендовался гость.