Мельница на Флоссе - [200]

Как только миссис Талливер ушла, Мэгги надела шляпку. Она решила пойти в пасторский дом, надеясь, что ей удастся повидать пастора Кена: он сам был в глубоком горе, — в этом состоянии чужое горе не досаждает. Впервые после своего возвращения Мэгги вышла из дому; всецело поглощенная предстоящим свиданием, она не думала о том, как неприятно ей будет встречать по пути людей и выдергивать их взгляды. Но стоило ей выбраться из узеньких улочек, как она почувствовала, что привлекает к себе необычное внимание, и в волнении ускорила шаг, боясь повернуть голову направо и налево. Вскоре, однако, она столкнулась лицом к лицу с миссис и мисс Тэрнбул, старинными знакомыми ее семьи; обе они, окинув ее безразличным взглядом, молча посторонились. Это причинило боль Мэгги, но столь велико было ее самоуничижение, что в ней не возникло протеста. «Неудивительно, что со мной не желают разговаривать, — подумала она, — они ведь так привязаны к Люси». Но вот Мэгги поравнялась с группой джентльменов, стоявших у дверей бильярдной, и не могла не заметить, что юный Торри со своим неизменным моноклем в глазу, сделав шаг вперед, поклонился ей с таким небрежным видом, словно приветствовал знакомую служанку бара. Мэгги была слишком гордой натурой, чтобы даже в горе не почувствовать себя уязвленной, и впервые за все время она осознала, что ей грозит иной позор, помимо того, который она заслуженно навлекла на себя, обманув доверие Люси. Наконец она добралась до пасторского дома; здесь, вероятно, ее ждет не только кара, та кара, которая может настигнуть ее где угодно: ведь теперь любой уличный мальчишка, мерзкий и распущенный, посмеет бросить ей оскорбление в лицо. Увы, жалость и сочувствие встречаются в жизни куда реже, чем осуждение, — ими награждают нас лишь люди праведные.

О Мэгги доложили и тотчас же ввели ее в кабинет пастора Кена, который сидел в кресле, прижавшись лицом к головке своей младшей дочери — трехлетней девочки, среди громоздившихся повсюду и, видимо, не интересующих его сейчас книг. Служанка сразу же увела ребенка, и, когда дверь закрылась, пастор сказал, придвигая Мэгги стул:

— Я собирался вас навестить, мисс Талливер, но вы меня опередили; я рад этому.

Мэгги, глядя на него с той детской прямотой, что и тогда, на благотворительном базаре, сказала:

— Я пришла, чтобы все рассказать.

При этих словах глаза ее мгновенно наполнились слезами; волнение, которому она не давала воли во все время своего унизительного пути, должно было вылиться, прежде чем она обретет способность говорить.

— Я вас слушаю, мисс Талливер, — спокойно произнес пастор Кен голосом строгим, но доброжелательным. — Смотрите на меня как на человека, наделенного большим жизненным опытом и, быть может, в силу этого способного вам помочь.

Сначала бессвязно и даже с некоторым трудом, но постепенно все с большей легкостью, ибо всякая исповедь несет в себе успокоение, Мэгги поведала короткую историю своей борьбы, которой суждено было стать началом долгих горестей. Лишь накануне пастор Кен ознакомился с письмом Стивена и сразу же поверил ему — еще до того, как получил подтверждение из уст Мэгги. Скорбное «Я должна уехать!», невольно вырвавшееся у нее на базаре, осталось в его памяти как доказательство ее душевного смятения.

Мэгги попыталась раскрыть ему во всей полноте чувство, заставившее ее вернуться к матери и брату, заставившее сохранить верность воспоминаниям прошлого. Когда она кончила, пастор Кен некоторое время молчал: он был в затруднении. Встав с места и заложив руки за спину, он несколько раз прошелся по комнате. Затем снова сел и, глядя на Мэгги, сказал:

— Побуждение, заставившее вас вернуться к вашим близким и поселиться в местах, с которыми связывают вас крепчайшие узы, — доброе побуждение, и церковь, верная первоначальным своим основам и предначертаниям, отзывается на это, раскрывая объятия кающимся, никогда не отступая от них, до конца оберегая детей своих, если только они не закоренелые нечестивцы. А взглядам церкви надлежит быть и взглядами общества. Каждый приход должен представлять собой как бы единую семью, возглавляемую духовным отцом и объединенную чувством братства во Христе. Но идея христианской общины забыта — древние обычаи христианского братства не соблюдаются, их не помнят, о них не думают; они сохранились только в той односторонней, полной противоречий форме, которую приняли в узких общинах сектантов; и если бы меня не поддерживала твердая вера в то, что наша церковь в конце концов вновь, и в полной мере, возродит свои первоначальные установления, которые одни лишь отвечают потребностям человеческой природы, я часто падал бы духом, видя у моей паствы такую разобщенность и отсутствие чувства ответственности за ближнего. Сейчас еще более расшатываются и ослабевают все связи, и, принимая решения, люди скорее склонны сообразовываться со своими эгоистическими желаниями, нежели с велениями долга, налагаемого на нас всей прошлой жизнью. Ваша совесть и ваше сердце, мисс Талливер, помогли вам найти верный взгляд на вещи; я говорю вам все это для того, чтобы вы знали, каковы мои истинные чувства и каков был бы мой совет вам, если бы я руководствовался только своими убеждениями, не принимая в расчет иных обстоятельств, которые вам не благоприятствуют.