Мексиканские рассказы для писателей - [4]

Я не нахожу их и сейчас, чтобы передать через Родригио и Андре Урсоле. И нельзя сказать, что у нас с Родригио страх перед белым листом, самим по себе. Просто белый лист у нас ассоциируется с возмущенным бледным лицом Урсолы-Андре. И с бледными стенами дома, откуда мы с ним хотели побыстрее выбраться.

И прошу вас, не судите строго моего Родригио, как не судите строго и меня самого за то, что я так долго тянул эту историю за нос, так и не приведя ее к сексу. Когда Родриго тем утром выбрался на улицу, огромные хлопья сырого весеннего снега обрушились ему ни с того ни с сего на голову. Хлопья такие большие и белые — аж глаза заломило от этой белизны.

И, конечно, я тоже не мог этого не заметить. Потому что из-за перебоев электричества на секунду отключили свет. И я оказался один на один с темным окном монитора. А потом компьютер загорелся вновь ярко-белым пустым файлом.

И мне ничего не оставалось, как помахать облепленному липким белым снегом с ног до головы Родригио рукой — мол, прости меня, дружище. Нам с тобой еще предстоит учиться общаться с женщинами и добиваться их. Как в реальном мире, так и в литературе. Нам с тобой еще предстоит все начинать сначала.

Ответный ход конем

Хуан нервно ходил по комнате в надежде занять себя каким-нибудь, способным подтолкнуть его сценарий делом. Для закрутки сюжета ему просто необходимо было найти неожиданный, интригующий ход. Постояв с пару минут у книжной полки, задумчиво полистав газету и мысленно разыграв этюд блестящего Касабланки, там, на последней странице, между сканвордами и изображением сковороды «Цептер» с рецептом, Хуан уже было потянулся к пульту телевизора, чтобы посмотреть скачки.

Пульт лежал на ночном столике жены, рядом с очередным любовным романом, которые Оланда так любила читать перед сном. И что она находит в этих удивительно фальшивых любовных интонациях, — с явным раздражением Хуан взял в руки открытую на последней странице книгу и с удивлением наткнулся на необычайно развеселившую его фразу:

«Жизнь — это скачки, в которых нельзя ставить на одного жеребца, как нельзя складывать яйца в одну корзину. Но, к сожалению или к счастью, наивное сердце Луселии об этом не знало».

Тут же бурлящее, как кастрюли Оланды, воображение Хуана нарисовало картину: Мадрид, поздний фиалковый вечер, его уставший от жены и быта герой едет в метро. А напротив сидит девица, одна из тех розовощеких, упругих девиц, что в силу своего юного сентиментального возраста и женского сентиментального характера увлекаются пошлыми мексиканскими романами в ярких обложках, с каждым новым словом все более влюбляясь в выдуманного персонажа и с каждой новой страницей все более погружаясь в болото зелено-сопливых книжных фантазий, не имея шансов вырваться из них и полюбить, пусть не идеального, но реального человека.

А он интеллектуал, он любит фильмы Трюффо и Гринуэя. Он ищет в этих фильмах возвышенную экзистенциальную жизнь, жизнь без пошлого налета быта. Сейчас, в метро, он видит перед собой красивую читающую книжку девушку в блузке табачного цвета. Ее лицо настолько невинно, свежо, что это не может его не вдохновить, не может не дать почувствовать себя героем фильма Трюффо.

Пока он смакует секунды в преддверии решительного шага навстречу Судьбе, Любви и Верности предназначению (этим большим С, Л и В) — девушка заканчивает читать последнюю страницу, захлопывает книгу и, глубоко вздыхая, как это, наверно, делают все впечатлительные девушки сего мира, произносит: — «Эх!» — но не с подлинно горькой, экзистенциальной интонацией, а с ложно-любовной мексиканской: мол, вот это жизнь! — у других, по ту сторону книги.

Поняв по настырному движению тонких пальчиков, заталкивающих книжку в дамскую сумочку, что теперь ничто не отвлечет больше ее внимания от неизбежного будущего, наш не успевший разглядеть автора и название книги, но очень заинтригованный герой подходит к очаровательной незнакомке со словами: «Я тоже, как и вы, живу чужой жизнью» — прекрасная фраза, не правда ли?

Из метро они выходят вместе. Молча, но держась за руку. Жестом он приглашает ее в кино. А дальше они вдруг обнаруживают, что удивительно подходят друг другу. Он интеллектуал, она очень красива. Он говорит, не останавливаясь, она все больше слушает его, погруженная в грезы только что прочитанного глянцевого романа (в котором героиню вот так же пригласил в кино прохожий принц в замшевой куртке), отчего ее глаза блестят, как свинец стремительно написанных и свеженапечатанных слов горячей, с пылу с жару, книжки-пирожка. Их блеск, который герой воспринимает на свой счет, виден даже в темном зале кинотеатра.

А потом, после фильма, они вновь оживленно беседуют, точнее, говорит он, — о чем-то экзистенциальном, но на какую-то секунду прерывается, чтобы спросить: как тебе фильм? На что она замечает, что этот фильм немного холодный, что в этом фильме ощущается недостаток чувств, — и он, пожалуй, согласен с ней. Ее суждения кажутся ему вполне взвешенными и разумными. Неужели наконец-то он нашел именно ту девушку — красивую и умную?

— Нашел, нашел! — вскрикивает Хуан, вприпрыжку вбегая на кухню, где его жена Оланда варит манную кашу и жарит на сковороде оладьи ко второму завтраку. — Нашел продолжение сценария! Они оба живут в мирах грез. Ее мир мир постоянных сюси-пуси-фантазий о счастливой и долгой жизни и любви с ним, единственным, в ее ушах постоянно звучит пошлая кухонная радиопесенка «Муси-муси, пуси-пуси, милый мой!». Его же мир полон одиночества и неудовлетворенного поиска. Одиночество и разочарования преследуют его по пятам, и ему, интеллектуалу, чтобы хоть чуть-чуть сохранить веру в себя и жизнь, как раз и нужна именно такая, полная безотчетной нежности и собачей преданности любовь!