Мехмед Синап - [28]

Он напрягал слух, надеясь уловить что-то, но что именно — было известно разве лишь ему одному.

Впервые он видел прекрасную Чечь. Она спала, утопая в тишине и спокойствии. Когда опасность нахлынула, как вешний поток, набросилась, как бешеный зверь, люди косили поздние травы, суетились около гумен, рубили дрова в лесу...

Солдаты хватали людей в поле, в зимовьях, на гумнах: каждый житель Чечи был для них разбойник, заклятый враг султана.

— Ты не ходил с Синапом? — спрашивали жертву.

— Йок, эфенди, — нет, господин...

— А не знаешь, вернулся он?

Человек пожимал плечами:

— Йок, эфенди.

Следовали еще вопросы. Сколько человек в чете Синапа? Кто его приверженцы? Все ли уходят на грабеж, или только молодые?

Схваченный отвечал путано и неуверенно, смущаясь и страшась людей, которые казались такими настойчивыми. Потом его уводили в сторонку, в укромное место...

Начинались истязания:

— Где разбойник? Ты знаешь, сукин сын! Говори, мерзкая помацкая голова! — И на жертву сыпались удары прикладов.

Человек стискивал зубы и не издавал ни звука.

Следовали новые удары. Лицо человека синело, ноги подкашивались, и он валился наземь, как подрубленное дерево.

— Али чауш! Эта собака уже не шевелится! — кричали солдаты.

— Сбросьте его в пропасть, Эмин-ага, — отвечал Али.

Ведь он больше всего пострадал от Синапа, поэтому теперь и не знал жалости. Он привез ему двести вьюков зерна,— пусть жрет со своими людьми! — а тот вместо благодарности посадил его в хлев к коровам — его, знатного чауша!

Вся Чечь затряслась, словно в злой лихорадке, в кровавом бреду; плач поднялся до небес, женщины и дети бежали искать своих мужей и отцов, а их встречала неумолимая смерть.

Не щадили никого. Все были соучастники разбойника, и потому нужно было вычеркнуть их из списка живых, истребить, дабы страницы султанских реестров освободились от их гнусных и предательских имен.

Кара Ибрагим помнил слова султанского фирмана... и не оставлял живой души на своем пути. До вечера орда продвигалась вперед беспрепятственно. Села Кестенджик и Наипли он нашел опустевшими. Соседнее село Каинчал было полно народу — женщин, детей, мужчин, спешивших уйти в пещеры Машергидика.

Второй отряд с таинственной пушкой, наступавший с юга, от Драмы, подвигался вперед медленно, но безостановочно. Тут, перед Каинчалом, орды остановились, встреченные выстрелами сверху, со скал, где пройти было трудно.

В селе было пусто, только местами крутые каменистые улицы перелетали куры, испуганные шумом и конским топотом.

Орда Кара Ибрагима шла остервенясь, как волчья стая. Она добралась до скал перед Ала-киоем — собачьих клыков горы, последней оборонительной позиции Мехмед Синапа. Взять ее было трудно — Кара Ибрагим, как хороший стратег, понимал это и только скрежетал зубами.

Может быть, только сами защитники не понимали этого. Они не особенно вдумывались в свое положение. Могли ли они бороться с вооруженными до зубов султанскими войсками? Патроны у них были на исходе, а голыми руками за огонь не возьмешься.

— Плохо, — раздавались голоса, — плохо, братья ахряне!

— Быть вечными рабами вам, и детям вашим, и внукам — вот что плохо, — сказал Мехмед Синап, — а не это, нынешнее! Сейчас мы должны показать, что мы не бабы, а свободные люди, и что мы умеем защищать своих близких. Верно ли я говорю?

— Верно, атаман! — ответили ему все в один голос.

— А раз так, братья ахряне, что же нам, держаться или самим отдать свои головы врагу?

— Будем держаться, Синап! На тебя наша надежда!

Синап помчался вниз вдоль реки, под высокими скалами.

Шумел бой, ему вторило эхо, и между двумя залпами раздавался голос глашатая:

— Эй, братья ахряне! — кричал он со стороны села. — Сдавайтесь, чтобы головы ваши уцелели. Султан милостив, он подарит вам жизнь.

Оборонявшиеся отвечали выстрелами, между тем как нападавшие делали попытки приблизиться к скалам, чтобы ударить во фланг бунтовщикам. Кара Ибрагим на коне выдвинулся вперед и отдавал распоряжения. Весь красный и ощетинившийся, он трепетно предвкушал желанную победу, которая должна была принести ему новые почести и повышение.

С виду те, бунтовщики, казались спокойными: они стреляли рассчитанно, точно, без лишних движений.

— Какая сила у этого проклятого Синапа, — размышлял Кара Ибрагим, — не будь он разбойник и враг султану, его надо было бы сделать своим побратимом и другом!..

Глава одиннадцатая СТЕНЫ ПАДАЮТ

1

Во всем доме оставались только Гюла и дети.

Мужчины дрались, а женщины жались к близким в это смутное время. Только старый глухой чабан Раю шатался по двору, это вносило некоторое успокоение. Его, казалось, никто и не замечал, но все-таки присутствие живого человека уменьшало страх и заставляло женщину верить, что она все еще хозяйка в этом доме.

Высокие сторожевые башни конака одиноко торчали в синем небе, широкие галлереи были пусты, а внизу, в большой комнате, сидела, съежившись, Гюла и вслушивалась в трескотню ружей. Трое детей как птенцы жались к ней, заразившись ее страхом.

— Мама, — плакал Сеинчо, прижимаясь к ней, — где папка? Отчего ты плачешь?

Мать плакала. Не о себе — о Мехмеде, об этих малых детях, словно она хоронила их, словно в ее женском предчувствии они уже были мертвы.