— Ну, теперь даже течение Аракса не унесет Муртузова…
А Муртузов в злобном страхе предостерегающе крикнул:
— Не топи меня, Мехман Мурад оглы!
— Ты утонешь в омуте собственных преступлений! воскликнул Мехман. Свалишься в яму, которую рыл для других!
— Посмотрим… Это еще не все…
Бледный Муртузов хотел уйти, но Мехман остановил его:
— Вы далеко не уйдете, Муртуз Муртузов!
— На рассвете я должен выехать в села…
— Отныне я не могу доверить вам ни одного следственного дела.
Муртузов чувствовал себя соломинкой, уносимой бурным течением.
— Я не раб! — истерически крикнул он. — Вы еще ползали на четвереньках, когда я уже раскрывал преступления. Привязали на шею «собачью радость», пугаете людей юридической теорией и думаете, что все ослепли от вашего блеска.
— Я сам буду обвинителем на процессе вашей группы «рыбаков».
— Посмотрим, кто на чьем процессе будет обвинителем, — ответил Муртузов, кривя в усмешке рот. — Посмотрим, какой рыбак раньше сядет на скамью под судимых…
— Посмотрим!
— Я тоже немало знаю о вашей семейке. Когда развяжутся все узлы и всплывет на поверхность история с «желтыми» часами, посмотрим, кто кого схватит за руку.
— Утопающие хватаются за соломинку, — сказал Мехман с презрением. Именем закона вы отстраняетесь от работы.
Муртузов бросился к телефону. Он хотел позвонить Кямилову.
— Никуда никому вам не надо звонить, гражданин Муртузов. Вопрос решен. Я получил санкцию в прокура туре республики.
Муртузов с шумом втянул воздух, ему трудно было дышать.
— Знают ли в прокуратуре республики про золотые часы? — спросил он. Нельзя подходить к вопросу односторонне.
— Часы эти в надежном месте, — ответил Мехман и, распахнув несгораемый шкаф, достал часы. — Чистую совесть никаким золотом не купишь!
И он с омерзением бросил часы обратно в шкаф, как отбрасывают гнилой орех.
…Всю ночь Мехман работал, склонясь над столом, читал дело. Несколько раз звонил телефон. Мехман брал трубку, но, услышав голос Шехла-ханум, клал ее обратно на рычаг. Темная ночь казалась бесконечной. Совсем изнурившись, он прилег на диван и немного вздремнул.
Занялась заря. Медленно поднималось над горизонтом солнце.
Человек в калошах, тоже всю ночь бродивший по двору и следивший через окно за прокурором, собрал бумажные клочки и окурки, подмел двор. Солнце осветило комнату, озарив усталое, бледное лицо Мехмана. Человек в калошах открыл дверь, вошел в кабинет. Мехман очнулся, сел, протер глаза. Кривая тень человека в калошах, словно темное пятно, лежала на крашеном полу. Не говоря Калошу ни слова, Мехман поднялся, позвонил начальнику милиции Джабирову.
— Джабиров, будь добр направить ко мне милиционера. — И на расспросы Джабирова ответил кратко: — Пошли милиционера. Прошу…
Человек в калошах ринулся к двери, но прокурор повелительным жестом остановил его.
— Постойте!
— Раскрыть тайну своей семьи — это все равно, что броситься в бездонное море, — дерзко заявил Калош, пожимая плечами.
— Пускай даже в океан.
Мехман сел и начал писать постановление о мере пресечения. Пришел милиционер.
— Явился по приказанию начальника!
Мехман подписался, поставил точку.
— Отведите этого гражданина в тюрьму.
— Кого? — удивленно опросил милиционер, словно не веря глазам своим, и оглянулся по сторонам.
— Вот этого преступника.
— Подумайте еще раз… пожалейте жену… — пробормотал Калош.
— Уведите арестованного! — твердым голосом приказал Мехман. — Он ответит по закону.
Человек в калошах оторопело, с удивлением смотрел на прокурора, так изменившегося за одну ночь, ставшего суровым, грозным. Калош как будто врос в землю, колени его затряслись.
— Парень, одумайся, смотри: близкие тебе люди будут стоять перед судом! Ты и так уже седой…
— Каждый, кто виноват, понесет заслуженное наказание.
— Ну-ну! — сказал милиционер и слегка подтолкнул человека в калошах. Ступай!
Тот обернулся, искоса посмотрел на Мехмана и, с трудом передвигая ноги, вышел. Солнце стерло с половиц, его уродливую тень.
Мехман посмотрел вслед.
«Это только предисловие к сложной книге борьбы, — подумал он. Клянусь, что рука моя никогда не дрогнет. Я буду беспощадно карать зло!»
И всей своей грудью Мехман вдохнул приятную утреннюю свежесть, струившуюся в раскрытое окно с гор.