Механизм сталинской власти: становление и функционирование, 1917-1941 - [2]
Несмотря на то, что за последнее десятилетие издано огромное количество документов по советской истории, заключение историка М.Я. Гефтера выглядит слишком оптимистично: "Рассекречивание уже вбило кол в любую даже самую изощренную версию объяснения, составленного по рецепту "с одной стороны... с другой стороны". Доведенное до логического конца раскрытие преступлений сзывает все факты в одно - исчерпывающее - Преступление..."[6]. Наоборот, за годы свободы печати и информации отчетливо проявился дефицит понимания смысла того, что происходило в России под лозунгом строительства и укрепления социализма. Прав Ю. Карякин, сделав в своей записной книжке следующее признание: "Все-таки: моя вина, наша вина (даже А.И. Солженицына) в том, что не сумел я, не сумели мы довести до всех остальных одно: что с нами произошло за эти 70 лет: список, список. И оптовый (меньше всего доходит), и розничный (больше всего доходит). Задача остается невыполненной"[7].
Однако нельзя сказать, что попытки объяснения не предпринимались. Главным их результатом явилось осознание того, что своеобразие исторического процесса в России состоит в особой социокультурной роли власти. Основным двигателем развития страны были не революции и реформы, как на Западе, которые подспудно вызревали в самом обществе, а действия власти, направленные на переделку общества. Все реформы в России начинались "сверху", по инициативе власти, она же их и свертывала, открывая тем самым эпоху контрреформ. В России не экономические процессы определяли политические, а наоборот, политика определяла развитие не только экономики, но и всей социальной жизни. Это фундаментальное философско-историческое положение разделяется в настоящее время многими российскими и зарубежными исследователями. Теоретически оно представлено в трудах дореволюционных историков государственной школы С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, П.Н. Милюкова, Б.Н. Чичерина, современных российских историков и философов Д.Н. Альшица, Н.Я. Эйдельмана, Л.С. Васильева, А.С. Ахиезера, Ю.С. Пивоварова и А.И. Фурсова, западных историков - Р. Пайпса, Р. Такера, М. Малиа, Г. Симона и др.
Характерно, что вывод об особой роли власти в России принимался и советскими историками, которые проводили его в виде основополагающего тезиса о руководящей роли Коммунистической партии в развитии советского общества. Но так как историческая наука была органической, составной частью советской общественно-политической системы, то вполне закономерно, что проблема понимания происходящего, как отметил Ю.Н. Афанасьев, никогда не стояла в числе первоочередных[8]. Объяснение заменялось аксиомой, согласно которой Коммунистическая партия объявлялась передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляла руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных[9].
Кардинальные изменения в СССР, начавшиеся в середине 1980-х гг., повлекли за собой мучительные поиски ответа на вопрос о сущности советской системы и о реальном механизме власти в стране, что стало характерной чертой многочисленных дискуссий и публикаций того времени[10]. Сначала это были робкие попытки отказа от концепции существования системы Советской власти. Широко было распространено представление о том, что после 1917 г. в стране определенно существовали демократические институты, которые с конца 1920-х гг. стали подменяться административно-командной системой управления, сложившейся к середине 1930-х гг. Так, в статье Т.П. Коржихиной "Политическая система в СССР в 20-30-е годы" говорилось о том, что и в 1930-е гг. система "балансировала между бюрократическим государственным аппаратом и трудовыми массами, между чрезвычайными мерами и народным энтузиазмом. Система диктатуры пролетариата постепенно и последовательно перерастала в режим диктатора"[11]. Характерно, что в книге Т.П. Коржихиной “Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 - декабрь 1991)”, партийные органы вообще не рассматривались[12].
Ответа на вопрос о механизме власти не было дано и в самой крупной работе периода перестройки - книге Д.А. Волкогонова "Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина", изданной в 1989 г. Вполне закономерно поэтому, что во время обсуждения этой книги, состоявшегося в редакции журнала "Новая и новейшая история", В.П. Наумов высказал следующее замечание:"...Необходимо также раскрыть и процессы утверждения всевластия высших органов партии, особенно деятельности Секретариата и Политбюро, роль Сталина в катализации этого процесса. Было бы желательно подробнее рассмотреть и процесс поглощения партийным аппаратом функций и прерогатив власти Советов"[13].
Вполне обоснованным явилось признание заместителя директора Института истории СССР АН СССР В.П. Дмитренко, сделанное им в конце 1990 г. на заседании круглого стола "Сталинская модель социализма: становление, развитие, крах (20-80-е гг.)", о том, что "многие годы изучение проблем развития политической системы в СССР было методологически несостоятельным, теоретически беспомощным, крайне однобоким и однолинейным. Проблема, как это сейчас абсолютно ясно, изучалась только в одной плоскости - доказательства последовательного и все более углубляющегося по мере приближения к сегодняшним дням народовластия"
